— Можно, Андрюша?
Иринка с шумом влетала в комнату и взбиралась колени к отцу. Полковский обнимал жену и детей. Барс тоже лез с объятиями. Потом шли завтракать. За столом Иринка всегда говорила что-то забавное.
— Папа, правда лешие и русалки это старинные соображения?
Без четверти девять Витя надевал куртку, брал школьный ранец и говорил:
— До свиданья, папа.
— Счастливо, сынок.
Барс, виляя хвостом, провожал мальчика до дверей и возвращался прямо в комнату Полковского, где тот уже сидел за столом и писал.
Вера и Иринка уходили гулять, и в доме становилось тихо. В открытое окно, выходящее во двор, склонялась ветка акации. Изредка прощебечет ласточка, глухо донесется уличный шум. На столе — карты, книги, вычисления, записки, которые ветер слегка приподнимал. Но Полковский уже ничего не замечал: ни аромата акаций, ни теплого утреннего воздуха. Он погружался в свою лоцию Черного моря, описывал течения, подводные камни, рельеф берегов; и когда ему удавалось хорошо описать какую-нибудь бухточку, он откидывался на спинку кресла и от удовольствия потирал руки.
В двенадцать часов щелкал замок входной двери и звонкий голос Иринки возвещал о возвращении Веры. В доме снова начиналась милая возня. Полковский уже не работал, а прислушивался к голосам девочки, жены и чувствовал, как сердце его наполнялось радостью и эта радость разливалась по всему телу.
Барс просыпался, потягивался, лапой открывал дверь и с сознанием выполненного долга покидал хозяина.
Друзья Полковского в управлении пароходства знали, что когда Полковский на берегу, он до двенадцати дня пишет лоцию, и старались в это время не мешать ему. Только Володя ни с чем не считался. Это был молодой штурман дальнего плавания, стройный, беззаботный, который умел потешно дурачиться, страстно спорить, быть преданным и любил выпить. Он был хорошим другом семьи Полковского, и в доме его все любили.
Он приходил когда ему вздумается, наполняя дом шумом и суетой.
— Где Андрюша?
— Он пишет, — говорила Вера, взяв его за руки и преграждая дорогу в комнату Полковского.
Володя строил гримасы:
— Так уж поздороваться нельзя? Никто его у вас не отберет. И вообще, Вера, если бы я вас не любил, я бы сказал, что вы ужасная эгоистка!
Он потешно щурил глаза и целовал ей руку.
— Не надо, Володя, — конфузилась Вера, — я вас просила, не надо.
— Ну, Верочка, только взглянуть. Я его три недели не видел.
— Володя, у меня хороший портвейн!
— Не заговаривайте зубы, Вера!
Вера отворачивалась:
— Идите.
— Она уже обиделась. Нежная мадам, — говорил Володя и на цыпочках входил в комнату Полковского.