— Она закутана в синее одеяло, — сказала Кейт. — Длинные рыжие волосы…
Ее голос замер, когда она поняла, что Бэбс понятия не имеет, о чем идет речь. «Может быть, я схожу с ума», — подумала она, и на горле у нее начала пульсировать жилка.
— Похоже, это какая-то бродяжка, — сказала Бэбс. — Какое тебе до нее дело?
Кейт, ничего не ответив, откинула волосы с лица. Она вспомнила, что вокруг женщины было не солнечно, а темно. Она бы могла поклясться, что видела снежинки.
— Ты подтверждаешь правило, подруга, — заявила Бэбс, беря ее под руку. — Люди всегда считают, что брюнетки хорошо бегают.
Это было больное место Бэбс, которая не понимала, с какой стати кому-то хочется побегать.
— А как насчет тебя, Джей-Ло?[8] — машинально осведомилась Кейт.
Бэбс вела ее обратно, к магазинам Треугольника. Они шутливо пикировались, как обычно, всю дорогу до автобусной остановки Кейт, и той показалось, что Бэбс хочет поехать к ней в гости. Но Кейт отделалась от нее, пообещав завтра вместе походить по магазинам. Потом подошел автобус, и Кейт села в него, и как только подруга скрылась из виду, ею вновь овладела тревога.
Почему она продолжает видеть эту женщину, и кто она вообще такая?
Октябрь 1604 года
Саймону было очень холодно. Холод проникал сквозь шерстяную одежду, и болело в груди, когда он делал вдох. Из носа потекло. Он не знал, что делать. Единственное, куда еще могла отправиться его мать, — это на рынок за припасами. Немного поколебавшись и от беспокойства перепрыгивая с ноги на ногу, он в конце концов поспешил по Смити-дор к рыночной площади. Там было полно женщин, но среди них не было его матери. Ветер развевал их длинные юбки. Саймон в ожидании стоял у водокачки.
Пришли менестрели и исполнили песню, которую часто пела в трактире Мари:
Над ней белоснежная роза цветет,
Над ним — темно-красный шиповник.
Песня так остро напомнила ему о матери, что глаза защипало от слез. Между двумя людьми, торговавшимися из-за куска полотна, завязалась потасовка, и Саймон еле успел отскочить. Он приблизился к тем, кто пришел за водой.
— Вы не видели мою мать? — спрашивал он, но большинство людей смотрели на него с недоумением, будто он был не в своем уме.
Когда начало темнеть, стражник у водокачки велел ему убираться. Мимо прошел церковный сторож, звеня в колокольчик, и Саймон отступил. Он пустился бегом, сам не зная, куда направляется. Он снова оказался возле церковных ворот, но там его никто не ждал. И тогда, несмотря на запрет матери, он побежал в таверну, где она теперь работала. Но трактирщик грубо ответил ему, что она ушла от них.