С моря задувал свежий ветерок, трепал волосы Одинцова, гладил щеки, гнал огромные плоты; один за другим они осторожно втягивались в горловину бухты. Проход был узок и обрамлен невысокими утесами с голыми вершинами. За ними проход расширялся в просторную водную гладь километров пятнадцати в поперечнике — идеальное место для стоянки кораблей. Пожалуй, решил Одинцов, тут можно разместить весь Тихоокеанский флот и Каспийскую флотилию в придачу.
Красота! Вольный простор, какого на Земле уже не сыщешь… И потому торопиться назад, если вдруг представится возможность, ему совсем не хотелось. Он собирался побольше узнать об этом новом мире, постранствовать в нем, насладиться его чудесами. А еще таким опьяняющим и прекрасным было ощущение возвращенной молодости! Там, на Земле, его ожидал закат, одинокая старость, воспоминания и больше ничего; здесь, в Айдене, — расцвет и Большое Приключение. Соблазн был слишком велик! И если пятиминутная вылазка, о которой он условился с Виролайненом, уже превратилась в пятидневное путешествие, то почему бы не растянуть это время до месяца, двух или трех? Ведь Виролайнен ничем его не ограничил — больше того, сказал, что вернуться он может по собственной воле… В душе Одинцова шла жестокая схватка между Долгом и Искушением — и Долг, истекая кровью и огрызаясь, отступал.
С другой стороны, разве исследование этого мира не являлось первоочередной задачей? Установка Виролайнена переправила его в чужое тело, на чужую землеподобную планету, что было само по себе фактом поразительным, оправдывающим весь Проект. Однако где находилась эта планета? В той же галактике, где Солнце и Земля? В другой? Или вообще в ином измерении Вселенной? Хотелось бы это выяснить, но вряд ли бар Занкор и братство Ведающих Истину могли ответить на подобные вопросы. Пожалуй, ответить не мог никто в империи Айден и сопредельных странах, однако надежда оставалась. Приборчик, похожий на зажигалку… Кто-то ведь его сделал!
Оперевшись локтями на невысокое бортовое ограждение, Одинцов бросил взгляд на берег. Серые скалистые утесы, что прикрывали бухту со стороны моря, быстро понижались, и мертвый камень сменяла плодородная почва равнины. Степь, бескрайняя широкая степь, распростерлась до самого горизонта; бухта лежала в ее объятиях, словно голубоватый искристый опал, обрамленный зеленым металлом. Степь не походила на знакомые Одинцову ковыли или африканскую саванну, где довелось ему повоевать; цвет высоких трав заметно отличался от того, к которому он привык на Земле, — не ярко-зеленый, а более сочный и темный, скорее изумрудный.