— Да, я был против посылки связного в немецкий госпиталь. Бакшин все сделал сам, без моего участия прямого.
— Валите на мертвого?
— Нет, я хочу только объяснить, почему Емельянова думала, будто я вовсе ни при чем.
— Значит, вы подтверждаете свое соучастие в нарушении командиром прямого приказа штаба, что повело за собой потерю аэродрома и вынудило отряд переменить место расположения?
— Я — заместитель командира и, значит, несу полную ответственность за его действия, если я не опротестовал их в законном порядке.
— А вы знаете, чем грозит вам это признание?
— Догадаться нетрудно. Да только я знаю, что грозит Емельяновой, если ее обвинят в дезертирстве.
— Емельянова выгораживает вас, вы выгораживаете ее… Кто же из вас говорит правду?
— Наверное, оба, — ответил Шагов, удивляя Волкова и своим добровольным признанием и тем, как просто это было сказано…
Ничего этого он не рассказал Вале. Зачем ее расстраивать. Надо только, чтобы ее скорее демобилизовали, и тогда она уедет и вообще ничего не успеет узнать.
А она узнала, но не сразу, а спустя некоторое время, когда она в штабе оформляла свою демобилизацию. Тут нашлись доброхоты. Порадовали. Ни о чем она не стала расспрашивать, потому что сама понимала, как трудно теперь придется ее мужу.
То, что она узнала, было как бомба, которая оглушила ее, засыпала землей, но оставила жить, неизвестно для чего. А потом, когда она все передумала, переплакала, тогда только поняла, что если бы ее муж этого не сделал, то жить ей стало бы намного труднее. А жизнь продолжается, и вокруг нее, и в ней самой, и что она должна жить и выполнить все, что обещала своему мужу.
Еще до этого, последнего, допроса у Таисии Никитичны уже не осталось никакой надежды на скорое освобождение. Проходя по знакомым коридорам тюрьмы, она думала только об одном: скорей бы все это закончилось…
В коридорах высоко, под самыми потолками, неярко горели пыльные лампы. Каменные плиты гулко отзывались на ее шаги. Впереди бежала расплывчатая тень, все укорачиваясь, пока не пропадала совсем, и тогда из-под ее ног на каменные плиты стремительно бросалась другая тень, начинала расти и потом снова уменьшаться, пока совсем не пропадала. За ее спиной стучали шаги разводящего.
Не дождавшись даже, пока она сядет на «свое» место, Волков спросил так доброжелательно, словно она пришла к нему в гости:
— Как вы себя чувствуете?
Она насторожилась и осторожно ответила:
— В общем, нормально.
А он так же доброжелательно продолжал:
— Вы хорошо знали радистку Валентину Косых?
— Валю? Конечно. Мы в одной землянке жили. Я вам уже говорила. — И спросила, совсем забыв, что здесь не полагается задавать вопросов. — Она где?