О, дайте лавровый венок! Он победитель.
Впоследствии Нансен сказал, что никогда в жизни он не был так горд, как в ту минуту.
Серый и печальный, наступил день Святого Ханса 1893 года. Фритьоф один вышел в сад и спустился к морю, где уже тарахтела маленькая моторная лодка с «Фрама». С Евой он попрощался в спальне.
«Чего бы я не отдал в это мгновение, чтобы вернуться назад,— писал он в дневнике.— Но наверху в окне сидела маленькая Лив и хлопала в ладошки. Счастливое дитя, ты еще не знаешь, что такое жизнь, как она удивительно сложна и переменчива».
Когда «Фрам» медленно проходил мимо Бюгдой[81], Нансен стоял на палубе и, всматриваясь в глубину Люсакерфьорда, где стоял Готхоб, в бинокль разглядел на скамейке под сосной одетую в белое Еву с ребенком на руках.
«Это был самый тяжелый миг за все время путешествия».
Затем корабль вышел из фьорда.
Ева несколько дней не выходила из дому. Она писала Фритьофу:
«За меня не бойся. Пройдет время, и печаль немного утихнет, и душа успокоится. Я ведь всегда тебе говорила, что верю в тебя. Я знаю, ты избранник судьбы, и в один прекрасный, счастливый день ты вернешься с победой. И тогда не будет конца твоему, моему блаженству, блаженству Лив».
Марта Ларсен, добрая душа, прислала ей омара. Ева на всю жизнь запомнила деликатность Марты, которая, послав привет, не пришла сама. Самым тяжким испытанием для Евы было принимать людей, которые приходили к ней с наилучшими намерениями, а потом плакали и называли ее бедняжкой.
Братья Фритьофа Эйнар Бёллинг и Александр Нансен проводили «Фрам» до Ларвика. Там взошел на борт Коллин Арчер и сам встал к штурвалу. Он управлял кораблем некоторое время, пока тот не вышел из фьорда. Тогда все трое сошли на берег.
Свердруп должен был присоединиться к экспедиции в Тронхейме и перед отъездом нанес Еве прощальный визит. Он рассказал, что экспедиции не хватает пятнадцати тысяч крон и Нансену придется еще читать лекции и в Бергене, и в других местах, чтобы покрыть хоть часть этой суммы.
Ева была в отчаянии. Перед отъездом он был таким усталым, и она боялась, что это его совершенно измучает.
«Что же, тебе никогда не будет покоя? — писала она Фритьофу.— Разве не лучше взять деньги из нашей кассы, мне не нужно теперь так много. Ради бога, сделай это! Тебе ведь надо отдохнуть, я знаю, не то ты заболеешь. Возьми у нас эти пятнадцать тысяч, я умоляю тебя, слышишь? Я прекрасно проживу без них, а когда ты вернешься, они не будут нужны ни тебе, ни мне. Эти проклятые деньги!»
Фритьоф был растроган и написал в ответ:
«Я долго сидел и смотрел на твой портрет, нарисованный Вереншельдом.