Роджер, разумеется, думал, что по утрам я просто без толку извожу время. Однако же он меня не покидал и, пока я управлялся с учебой, спокойно дремал под столом. Время от времени, когда я отлучался за книгой, Роджер просыпался, встряхивал свою шерсть, громко зевал и начинал вилять хвостом. Но тут он замечал, что я снова возвращаюсь к столу. Уши его тогда сразу обвисали, он плелся опять в свой угол и со смиренным вздохом плюхался на пол. Джордж не возражал против присутствия Роджера на уроках, так как тот держал себя вполне прилично и не отвлекал моего внимания. Только изредка, когда ему случалось очень крепко заснуть и до него вдруг доносился лай деревенской собаки, Роджер, мгновенно проснувшись, начинал сердито рычать. Но потом, сообразив, где находится, он со смущением смотрел на наши осуждающие лица, дергал хвостом и застенчиво отводил взгляд в сторону.
Некоторое время Квазимодо тоже присутствовал на уроках и вел себя замечательно. Все утро он сидел у меня на коленях, подремывал, что-то тихонечко ворковал про себя. Но вскоре мне пришлось самому изгнать его, так как в один прекрасный день он опрокинул бутылку зеленых чернил прямо посередине большой, очень красивой карты, которую я только что нарисовал. Конечно, варварство это не было предумышленным, но все-таки я сильно разозлился.
Целую неделю Квазимодо пытался вернуть мое расположение. Он садился у двери и обворожительно ворковал сквозь щелку, однако всякий раз, как мое сердце начинало смягчаться, я смотрел на его омерзительный ярко-зеленый хвост и снова ожесточался.
Ахиллес тоже присутствовал один раз на уроке, но ему не понравилось сидеть взаперти. Он без конца бродил по комнате, тыкался в дверь и в плинтусы, потом, забившись куда-нибудь под диван или шкаф, начинал скрестись с такой силой, что нам приходилось вызволять его оттуда. А так как комната была совсем маленькая, то, чтобы передвинуть одну вещь, нам по существу приходилось двигать всю мебель. После третьей передвижки Джордж заявил, что он никогда не работал у Картера Патерсона>[1] и не привык к таким усилиям, поэтому лучше уж выпустить Ахиллеса в сад.
Итак, оставался один только Роджер. Конечно, утешительно располагать возможностью поставить свои ноги на его косматую спину, покуда корпишь над задачей, и все-таки мне трудно было сосредоточиться, когда сквозь щели в ставнях в комнату лился солнечный свет и протягивался полосками на столе и на полу, напоминая мне о множестве всяческих дел, которыми я мог бы теперь заняться.
Там, за окном, меня ждали просторные оливковые рощи, наполненные звоном цикад, виноградники на склонах, разделенные замшелыми каменными стенами, по которым сновали расписные ящерицы, густые заросли миртов, усеянные насекомыми, и каменистая пустошь, где стайки нарядных щеглов с радостным свистом перепархивали с одного цветка чертополоха на другой.