Лег на спину.
— Здорово, а?
Девчонка уже отплыла, обернулась:
— Что ты сказал?
— Я говорю, здорово!
Ничего она не ответила, подплыла к лесенке, начала подниматься.
— Э, постой, ты куда? — крикнул я.
Быстренько, сажонками помахал за ней. Схватился за поручни.
— Тебя как зовут?
Думал, ответит: "А тебе какое дело?"
На девчонок иногда находит.
Будто имя — это государственная тайна либо что-нибудь неприличное.
Нет, ничего.
— Соня, — ответила она.
— Меня — Алексей. А где остальные?
— Кто? — спросила она недовольно.
— Ну, ребята!
— Да спят, наверно, либо лопают.
Она повернулась, явно собираясь уйти. Я подтянулся и схватил ее за руку.
— Оп-ля!
Хотел стянуть ее назад, в бассейн. А что такого? Все так делают.
Соня быстро взглянула на меня, нахмурилась, и вдруг черные глаза ее вспыхнули, и в плечо меня больно толкнуло. Я чуть не опрокинулся навзничь.
Взглянул на руку — два круглых волдыря быстро вспухали, белели на предплечье, а вокруг краснота.
— Ни фига себе! — пробормотал я.
А Соня молча обулась и, не оглядываясь, пошла к корпусу.
Я вылез из воды, сел на край бассейна и, ошалелый, принялся дуть на волдыри.
Жгло ужасно.
И ведь это она сделала, негодяйка, я понял!
Тут мне стало жутко. Если это обычный одаренный переросток, то что ж за дарования сидят сейчас молчком в остальных комнатах?
Купаться мне расхотелось. Я посмотрел на купол, на столб лифта, уходящий кверху, к низким облакам, поднялся и побрел в свою комнату.
В комнате мне стало совсем нехорошо. Не то чтобы рука болела, хотя и это было тоже, но просто смута какая-то в голове.
Мама родная, куда меня привезли?
Я переоделся, лег на кровать и стал думать.
Руку жгло огнем, я даже всплакнул от боли. Но думать продолжал и в слезах.
Да тут и думать было нечего, всё ясно: меня по ошибке забросили в школу для совершенно необыкновенных детей. Для мутантов, если не хуже.
Именно по ошибке, по недоразумению.
Иванов настойчиво допытывался в отделе приема, нет ли у меня какого-либо особого дарования. И, видимо, я ввел его в заблуждение (как любит говорить Максюта): он решил, что во мне что-то есть.
А во мне ничего нет, ну ничегошеньки, и рано или поздно это обнаружится, мне на позор, а другим дарованиям на потеху.
Может быть, Иванов решил, что я прирожденный гипнотизер?
Я перебрал в уме все мыслимые ситуации, когда эта способность могла у меня хоть как-нибудь проявиться.
Ну, положим, когда я долго глядел на маму исподтишка, она переставала вздыхать, поднимала голову и печально мне улыбалась.
Но это не доказательство.
Еще, допустим, на уроках, когда я зажимал ладонями уши и смотрел на Максюту в упор, она меня к доске не вызывала. Но, с другой стороны, не помешало же это мне вчера получить вензель.