В светлом зале на первом этаже расставлены были обычные общепитовские столики, разноцветные пластиковые стулья. Пол здесь был такой же неряшливый, как и во всей школе.
У окна стоял широкий никелированный прилавок, совершенно пустой.
Может, одарёныши всё уже съели?
Лопать захотелось — до ужаса. Хоть бы хлеба кусок и холодную котлету.
За время родительских разладов я привык к общепиту и в еде стал неприхотлив, как верблюд. Мама часто давала мне денежку со словами:
"Сходи в кафетерий, съешь что-нибудь, нет у меня сил готовить".
Подавальщицы в кафе «Юность» привыкли меня кормить, подкладывали кусочек побольше и охотно беседовали со мною про жизнь.
Вот и сейчас мне хотелось увидеть хоть одного нормального человека — официантку, повариху, пускай уборщицу. Просто перекинуться словом, расспросить о том, о сем.
Но в этой столовой не было никакого обслуживающего персонала.
Хотя съестным пахло, и откуда-то доносилось позвякивание вилок и ножей.
Я огляделся. В дальнем углу за столиком, искоса на меня поглядывая, сидели два одарёныша — тот самый белобрысый и та самая рыженькая, которые минут десять назад резвились и кувыркались под куполом.
Белобрысый был неприлично миловиден: сердцеед, сказала бы моя мама. Она любила такие определения, запомнившиеся ей еще с патефонных времён.
А рыженькая — ну, что рыженькая? Дело вкуса.
Но главное — на головах у обоих тоже красовались панковские гребешки. У девчонки — зеленый, в виде маленькой короны, на рыжих волосах он смотрелся очень неплохо, у белобрысого — черный, что делало его похожим на взбесившегося Печорина.
Это что же получается? Может быть, здесь форма такая?
Ну, уж нет: даже под страхом смерти я не позволю над собой издеваться.
Хохлатые одарёныши спокойно ели что-то вкусное, красиво разложенное на широких плоских металлических блюдах. Там была мелко наструганная и румяно обжаренная картошечка, рядом горка красной капусты, какие-то зеленые листья, ломтик лимона… да много чего еще.
Я набрался храбрости и бодрым шагом направился к едокам.
— Привет! — сказал я как можно более дружелюбно. — Я на предмет поесть чего-нибудь.
— Что, что? — Белобрысый приложил согнутую ладонь к уху и привстал. — Простите, не расслышал. Говорите громче, пожалуйста.
Я сразу понял, что с белобрысым мы не поладим. Он, конечно, прочитал мои мысли — и насчет сердцееда, и по поводу Печорина. Вряд ли это понравилось.