Залезая в свою мохнатую постель ночью или выбираясь из нее под утро, как было не помянуть добрым словом Сашку Шульгина или Хно-хно.
Сегодня Павел о нем не вспоминал. Мысли как давеча хоровод снежинок тесно мельтешили в его голове. Перебирая в памяти ощущения дня, он опять и опять возвращался к тому ручью. Крепло убеждение, что он попал на какую-то заповедную территорию, где его присутствие явно не желательно, поскольку за ним скрытно наблюдают, но на контакт не выходят. «Что же это за территория!? – ворочаясь в спальном мешке, думал Павел. Ему даже стало казаться, что он слышит еле заметное гудение, как от далекой трансформаторной будки. – Где же он тогда этот источник опасности!? И каков наблюдатель или наблюдатели!?»
Удивительным было то, что Павел не ошибался. Перевалив отрог, он действительно перешел некую границу… А в то утро, когда он так умиленно слушал жалобы ручья, из густого ельника на него, не мигая, смотрели темные, чуть раскосые глаза молодого вогула.
Невысокий, хорошо сложенный парень, немногим старше самого Павла, смотрел остро, подмечая малейшие детали в нежданном госте. Его черная изношенная сорочка поверх малицы и темные кисы хорошо сливались с деревьями. В своей странной одежде он мало походил на обычного охотника. Что-то бесконечно древнее было и в его скуластом бронзовом лице.
Непоседливая, любопытная синица, присев было на заснеженную ветку прямо над головой замеревшего вогула, испугалась и тут же вновь взлетела. Ветка качнулась, обрушив рой снежинок на смоляные волосы парня, на лицо, застревая в густых бровях, ресницах… Ни один мускул не дрогнул. Глаза словно застыли. Они были напряжены и продолжали внимательно прощупывать незваного гостя.
Снег просыпался и на могучие плечи парня, и на длинный, с прогибом по середине лук, и на деревянный ящик-колчан.
Тоненько свистнув, синица опять уселась в метре от человека. Она не могла поверить, что человек стал настолько неподвижен. Она крутилась, перелетая с ветки на ветку, разглядывая его со всех сторон, поглядывая на блестящую ажурную пряжку пояса, гирлянду медвежьих и волчьих клыков, плоские деревянные ножны на кожаной подвеске. Синица вертелась и мирно посвистывала, продолжая осыпать снег то с одной ветки, то с другой.
Едва Павел поднялся на другой берег и скрылся за бугристыми сугробами, бесшумная, черная тень выскользнула из ельника, перекатилась через низину и тотчас растворилась. Все ее движения были удивительно слаженны, экономны, ни суеты, ни спешки. Плавные и пластичные они напоминали полет большой птицы.