Бесформенная бумажная масса превратилась в лунный пейзаж; монографии и старые книги, затвердевшие под воздействием воды, образовывали непреодолимые препятствия. На одном из многочисленных поворотов я услышал крысиный визг; мне в лицо ударилась синяя стрекоза с огромными крыльями.
Я представил себе чудовищный мир ночных тварей, нашедших себе приют в закоулках этого загнивающего пейзажа.
Я услышал свое имя. Меня звал Конде. Он повторял монотонно, без признаков ненависти или злобы: Миро, Миро. Я знал, что он собирался убить сначала меня, а потом — Трехо, и свалить эти смерти на таинственного убийцу, который, пожалуй, был его сообщником. В голосе Конде, как я уже говорил, не было угрозы; скорее, в нем слышалась подлинная усталость. Конде, этот убийца с ржавым молотком в руках, выкрикивал мое имя так, как будто взывал к жалости.
Я решил срочно вооружиться и поискал глазами какую-нибудь деревянную палку или какой-нибудь металлический ломик, но среди размокших бумаг ничего этого не было. Я подошел к окну и взглянул на соседнее здание; я завидовал тем, кто работал по ночам в высоких, хорошо освещенных башнях, я завидовал тем, кто не подвергался опасности. Я увидел прожектор, освещавший бронзовый купол, и выбрал его в качестве ориентира при поисках обратной дороги к центральной лестнице. Луна выглянула из-за фиолетовых туч и осветила маленькую комнату, в которой я прятался; я увидел сломанный пюпитр, глобус, свернутые в трубочку карты, валявшиеся на полу старого географического кабинета.
Я услышал шум и схватил глобус — единственное, что могло бы сойти за оружие. Луна осветила Конде. Он приближался ко мне с поднятым вверх молотком.
— Почему вы стали союзником этой женщины? Вам понравились ее стихи? Я сделал для вас все, что мог. Но вам захотелось объединиться с моими врагами. Ваша мать научила меня одной вещи: простить можно все, кроме предательства.
Я поискал другой выход у себя за спиной, но нашел только закрытую дверь. Я крепко держал в руках глобус, надеясь, что наш старый добрый земной шар примет на себя первый удар или хотя бы выбьет молоток из руки Конде. Я был как Атлант, державший землю в руках.
Конде набросился на меня. Он оказался сильнее, чем я думал; глобус выдержал удар, но развалился на куски и выпал у меня из рук.
— Я создал Брокку, а вы хотели забрать его у меня. А что было бы без меня? Только имя, сомнительная легенда. А я дал ему и жизнь, и смерть. Я дал ему книги. Еще несколько дней, и у Брокки будет биография и собрание сочинений.
— Брокка меня не интересует, — сказал я. Для меня имя писателя уже превратилось в синоним кошмара.