— А электричество почему? — спросила Ирина.
— Станция не работает, — пояснила Надя.
— Все та же беда, революция, — добавил Стрюков. — Кочегары сбежали. — И обратился к Наде: — Ступай вздуй огонь.
Надя вышла.
Когда она несла папиросы и проходила через прихожую, краем уха слышала слова Стрюкова о Семене. Должно быть, речь шла и о ней. Приумолкли потому, что увидели ее.
Дверь осталась открытой, и, пока Надя возилась со свечами, хорошо слышала все, о чем говорилось в гостиной.
— Выходит, ваши курсы закрыли? — спросил Стрюков.
— Сейчас закрыли. Я раньше ушла, — нехотя ответила Ирина. — Бросила.
— Сама ученье бросила? — переспросил Стрюков. В его голосе Наде почудилась не то тревога, не то сдерживаемая злоба.
Ирина зашагала по гостиной.
— А ты что же, думал, что я и сейчас учусь, как делать реверансы? — резко, но тоже сдерживаясь, сказала она.
В гостиной у стены, противоположной той, где была дверь в прихожую, в золоченой массивной раме стояло громадное, от пола до потолка, зеркало, и Надя видела в нем все, что происходило в комнате.
Вот Ирина, жадно затянувшись папиросой, нервно выдохнула клуб дыма, швырнула куда-то в угол окурок и остановилась перед отцом, вцепилась пальцами обеих рук в спинку кресла. Короткое мгновение она молчала, казалось раздумывая, говорить ли ему то, что намеревалась сказать. И сказала:
— Я в женском батальоне, батальоне смерти служила.
Она оторвалась от кресла и снова зашагала.
— Смерти? — как эхо повторил Стрюков и дернул ворот рубашки.
— Командовала ударной группой. Только ты, пожалуйста, не вздумай устраивать истерик. И не ужасайся. Я говорю обо всем этом потому, что ты все же должен знать кое-что из того, что было. Да и не к чему мне скрывать от тебя.
— Какой же нечистый толкнул тебя в этот самый батальон? Чего не хватало? Какого рожна? — Стрюков со сжатыми кулаками во весь свой громадный рост встал перед ней. Глаза в глаза. — Какого рожна, я спрашиваю? Я думал, что доченька учится, а она там черт те что затеяла!
Было похоже, что гневная вспышка отца не произвела на Ирину никакого впечатления. На губах ее появилась чуть заметная усмешка.
— А ты все такой же буреломный, — немного насмешливо сказала она. — Но сейчас не будем копья ломать. Садись. Садись-ка!
Стрюков мгновенно сник и нехотя опустился в кресло.
— Между прочим, я думала о том, как ты отнесешься к моему сообщению. И знаешь что? Была почти уверена: правильно поймешь меня. А тут — пожалуйста! Эх, ты, старенький мой. — В ее голосе вдруг послышались теплые нотки. — Пойми, не могла я иначе. Не могла! Вот нашей Надежде революция ничем не грозит, и ей незачем в батальон смерти. А у меня отнимают будущее. Насмотрелась я и наслушалась. Боже мой! Сколько же вокруг мерзости! И мерзавцев. Я не говорю о простонародье. Но те, кого принято считать цветом общества, рыцарями благородства... Сволочи! Мразь!