— Тампон, — говорит доктор Куницки.
— А может, лучше обрить? — наверняка Лигенза.
— Будет как ксендз. — Голос Домбала.
— Еще здесь, пан доктор. — Этот голос мне незнаком. Пахнет эфиром. Жжет затылок. Кто-то осторожно перебирает мои волосы. Тупо ноет шея. Глаза закрыты марлей, пропитанной запахом больницы.
Но я одет, значит, не на операционном столе. Постепенно прихожу в себя. Сейчас мне хорошо.
— Так я пойду. — Снова незнакомый женский голос.
— Благодарю вас, панна Фрич, — говорит доктор Куницки. Тихо притворяется дверь. Слышу голос Домбала:
— Вы заметили? Она как будто беременна.
— По виду — пятый месяц, — отвечает Куницки. Лязгают медицинские инструменты. — Давайте выйдем. Пусть поспит.
Дверь закрывается. У меня нет сил снять с лица марлю. Голова налита свинцом. Но когда я, наконец, через некоторое время сажусь, то не чувствую боли. Слабости вроде тоже нет. Пытаюсь встать и снова сажусь. Комната несется по кругу, как карусель. Да, это комната Куницкого. Раскрытые чемоданы, несколько простынь. На столе лежит нечто, прикрытое темной тканью. А, это труп Арнима фон Кольбатца. Я еще не осматривал его после эксгумации.
На левой руке покойного картонный формуляр, который уже успел заполнить доктор Куницки.
А Кольбатц не был красавцем. Лошадиная челюсть, очень длинный нос. Наверное, носил очки: на переносице осталось углубление от слишком тесной оправы. Но он хорошо сложен — широкая грудь, узкие бедра. Руки сильные, с мощной кистью. Одним словом, он ничуть не похож на своих предков, изображенных на портретах, которые висят в салоне, — иной антропологический тип. Я беру его руку. На левой ладони специфическое углубление, похоже, что от автомобильного руля. Наверное, он много ездил, но не очень-то уверенно водил машину. На указательном пальце следы никотина. На большом — опять специфический след в виде небольшой мозоли. Правая рука тоньше и мягче.