— Дареное не дарят!
Учить — не учила, а как монахи пришли, Тим выручать её кинулся. Самому злобному — тому, что сейчас её жечь станет, — чуть глаз не выклевал! Она улыбнулась: черную повязку пришлось надеть. В толпе её улыбку заметили, по-своему перетолмачили.
— Над нами насмехается! Ужо погоди, на костре похохочешь!
Но среди этой ненависти — кому она чего плохого сделала? — и издевок услышала Любава и чье-то рыдание. Взгляд её пробрал толпу насквозь, нашел единственную, горюющую. Аннушка! Чистая, светлая душа. Косой ногу резала. Век бы хромала, кабы не "ведьма"! А то и от огневицы померла, что было на девчонку накинулась. Любаву позвали, когда Аннушка уже сутки в жару прометалась. Спасибо тебе, не забыла! Не мстишь злом за добро, чужому несчастью не радуешься. Не то что твои братья! Прову язву на ноге заживила — два года мучился, прийти боялся. Филе — палец, топором отрубленный, на место пришила. Что ж они так её смерти хотят?!
Любава подняла глаза к небу, чтобы не видеть их злорадства. Обрадовались, беззащитную девушку на костер притащили…
Ей бы на них, добра не помнящих, разозлиться — зло над людьми большую силу имеет, — да не сможет она. Любит их всех, будто неразумных детей своих. Так и погибнет за любовь…
Монах с черной повязкой на глазу кончил бормотать молитву и схватил в руки факел: сейчас он подожжет костер, и все услышат, как будет страшно выть и кричать охваченная пламенем ведьма!
Любава в упор посмотрела на него: до чего ты мерзок, уродлив в нечеловеческой ненависти своей! Чтобы ты сам горел в геенне огненной! Перехватив её презрительный взгляд, монах дрогнул, факел в его руке накренился, касаясь сутаны, тут же вспыхнувшей огнем. Монах дико закричал и бросился в толпу, испуганно шарахнувшуюся от него. Второй монах схватил ведро с водой и, догнав, вылил его на своего горевшего товарища. Тот рухнул наземь, жалобно скуля.
— Не нравится?! — сверкнула глазами Любава. — Кто кого обидит, того Бог ненавидит!
— Ведьма! — неуверенно проговорили в толпе, на этот раз совсем тихо.
— Смотрите! — закричал мальчишеский голос. — Ее сокол!
Зеваки задрали головы, разглядывая парящего в высоте Тима. А Любава смотрела вперед, туда, где в самом конце узкой каменистой улочки появилась небольшая группа всадников, мчащихся во весь опор. Впереди на своем Карьке ехал… Дикий Вепрь! Как испугались те, кто только что желал ей смерти! Как кинулись врассыпную, расступаясь перед Тем, кто жил в лесу! Он подъехал прямо к куче хвороста, одним взмахом кинжала разрезал веревки и взял её за локти, чтобы подсадить в седло.