— Заткнись! — Язон с неожиданной энергий подошел к ней, грубо взял пятерней за подбородок. — Что ты мелешь о Севостьянове? Говори, стервь!
— Пусти! — она рванулась, закричала ему в лицо гневно, отчаянно: — Севостьянов твой — стукач! Ясно? Он с Аракеловым встречался, у него и спроси!
— Ты что, сама при этом присутствовала?
— Присутствовала! И не раз.
— Когда?
— Тебе доказательства нужны? Прикажи горилле выпустить меня. Утром я привезу копию документа, в котором твой Алик обязуется работать на КГБ.
— На КГБ?
— Тогда это так называлось. Я в райкоме работала, Аракелов с Севостьяновым в моем кабинете встречались. Потом Алик исчез, уехал куда-то, а через двенадцать лет мы вот здесь, в этой комнате, снова увиделись.
Язон и Барракуда переглянулись. На лицах обоих было недоумение.
— Что дальше? — тяжело спросил Язон.
— Дальше в молчанку играли, делали вид, что не узнали друг друга.
— Почему же ты мне ничего не рассказала?
— Чтобы он тебе про мою любовь с Эдиком расписал? — усмехнулась Киреева, чувствуя, как возвращается спокойствие. — Мы с ним квиты. Ничего не было, никто ничего не знает. И Аракелов предупредил, чтобы помалкивала. А у них руки длинные, мне жить еще не надоело.
Потерянный, сморщенный, как проколотый шар, Язон вернулся за стол.
— Если такая бумага существует, и Севостьянов действительно стукач, мы узнаем об этом без твоей помощи, — выговорил он членораздельно.
Послышался шум подъезжающего автомобиля. Чуть скрипнули ворота, автомобиль въехал во двор и заглох где-то с тыльной стороны дома.
— Севостьянов, — выглянул Барракуда в окно.
— Ну-ка, убери ее пока, — оживился Язон. — Мы им, как в их родной конторе, очную ставочку устроим в конце беседы.
Киреева оттолкнула руку Барракуды, сама пошла вперед. Барракуда вывел ее из гостиной, приказал Шарову, поджидавшему у двери:
— В баньку ее. Через черный ход. Запри и присматривай.
Шаров грубо схватил ее за рукав, и когда она рванулась, пытаясь высвободиться, больно сжал предплечье — в отместку за поцарапанный подбородок.
— Больно! — послышался плаксивый вопль уже со двора.
В коридор в сопровождении охранника, вошел Журавлев.
Белые кроссовки, тренировочные эластичные штаны, яркая нейлоновая куртка, с американской эмблемой во всю спину раздражали Барракуду. Он никогда не отобрал бы себе этого «долгопрудненца» двадцати лет от роду, с детскими голубыми глазами на холеной самоуверенной морде, не нюхавшего пороха и получившего «образование» телохранителя на каких-то доморощенных кооперативных курсах. Опекал его Севостьянов. То ли для связи держал, то ли пристроил чьего-то протеже. Впрочем, в свете того, о чем только что поведала Киреева… Барракуда распахнул дверь, подтолкнул его в гостиную.