Викентий Павлович разговаривал со старожилами Аптекарского въезда. И уяснил, что была Глафира человеком непростым. Душевная, не отказывавшая в сочувствии и помощи, бывала она груба и несдержанна. Поселилась здесь еще молодой, лет тридцати, и до самой смерти была хороша собой: карие с поволокой глаза, брови, как нарисованные, волосы густые, темно-русые, при теле, но стройна… Особенно интересным и полезным стало для Викентия общение со стариком Антоном Утяевым — хозяином небольшой пирожковой лавки. Он оказался человеком веселым, наблюдательным, с прекрасной памятью. Глашу Зуброву помнил и очень хвалил.
— Как она у нас тут появилась, я на нее сразу глаз положил. К тому времени я уж был вдовый, но вдругое обзаводиться женой не думал. Дети выросли, помогали мне. Сын пекарем, а дочка — хозяюшкой здесь…
Утяев повел руками, словно обнял небольшую зальцу в пять столиков, прилавок с дымящимся самоваром и разнообразными румяными пирожками на подносах. Они тоже ели пирожки с рыбой и вязигой, сидя за одним из столиков. Подошла приятная женщина, дочь старика, поставила перед ними на белые салфетки по чашке чаю, блюдо с горячими пирожками, сказала: «А это с пшенной кашей — отведайте».
Утяев сказал Викентию:
— Тогда все так же смотрелось тут, как и теперь. Только Катюша моя была совсем девчоночка — шестнадцать лет, и сам я был еще молодой, пятидесяти не набегало. Вот к Глафире и стал подъезжать. Вижу — баба одинокая, сынишка малой при ней. Сначала думал так пристроиться, но она смеялась, шутила, а к себе не подпускала. Я уже стал подумывать: а вот возьму и женюсь! Да понял, что не нужен ей. Был у нее — кто уж там: муж или полюбовник, не знаю, но что отец Ивасика — это точно. Причем у нас, на Аптекарском, все его видали, но знакомым никто не был. Ни как звать-величать, ни кто таков не ведали. Однако же, — старик хитро захихикал, — что из знатных он, из бар, раскумекали.
— То есть, дворянин, вы хотите сказать?
— Точно не знаю, не совру, но что не из простых — по всему было видать. Славный мужчина, мальчонка весь в него — красивый да с норовом. Хотя и ласковый, воспитанный. Все к Катюше моей бегал, любил ее. И она ему пирожки, знать, скармливала… Катерина! — кликнул внезапно. — Поди к нам, расскажи господину про Ивася!
Дочь Утяева вновь подошла, присела смущенно за столик. Она тоже хорошо помнила мать и сына Зубровых.
— Глафира Тимофеевна красивая была, мы с подружками на нее всегда любовались. И Ивасик такой славный парнишечка. Правда, если что-то очень не по нем, сердился как благородный: ножкой топнет, головку вскинет, пойдет и ни по чем не оглянется, зови-не-зови… Забавный. У него и отец-то не из простых, да еще и богатый. Мастерскую Глафире Тимофеевне он, видать по всему, приобрел. В первом этаже швеи работали, а во втором она с мальчонкой жила. И сынка обучал. Мальчик-то не всегда при матери жил, учился где-то, читал бойко, стихов разных знал много.