А потом приходил вечер, а вместе с ним на пороге появлялся хмурый отец.
Мамино лицо в одно мгновение прекращало светиться счастьем.
На этом волшебство заканчивалось, и Вадик отправлялся в постель. Но сон редко приходил сразу.
Вадим мучительно прислушивался к ритмичному поскрипыванию кровати за стеной. И обливалось кровью детское сердечко…
Возбужденное сыновней ревностью воображение рисовало картины кровавой расправы над отцом, подлым насильником любимой матери.
И плакал мальчишка, давясь горькими слезами, пряча слезы в подушку.
И упорно билась мысль в висок, не находя выхода: 'Гад, гад, что же ты делаешь?! Она же моя!!!'
***
Ларочка упивалась яростью.
Подлец, сволочь! Он отказался от нее! Побрезговал. Унизил отказом.
А ведь она не просила ничего особенного. Да любой нормальный мужик только счастлив был бы! Кто в здравом уме откажется от халявы? Кто?!
Разве что импотент. Но это ж глупость несусветная — Русаков, и вдруг импотент. Черкасов — почему нет? Очень даже да. Но Русаков?!
Она, правда, так и подумала сначала: как пить дать — импотент.
Но это со злости. Потому что отказался, сволочь. Вот именно — сволочь! Но не импотент: она ведь сама, собственными руками, да что там руками — всем своим телом чувствовала его налитую плоть. Так что…
Так что — просто сволочь. Побрезговал. Не хочет осквернять память о бывшей жене. Ну-ну.
Ничего, еще не вечер. Этот гад еще пожалеет. Ларочка ему устроит райскую жизнь. Она умеет мстить. Кто не верит — пусть у Ирки спросит.
Русаков до конца дней будет жалеть, что посмел отказать Ларочке. Дурак какой — не столько ей отказал, сколько самому себе. Она же видела, чувствовала, как ему хотелось. Ну и дурак!
Месть Ларочка выбрала не самую затейливую, зато верную. Стала названивать Русакову по ночам, и молчать в трубку. А тот наивный идиот с перепугу решил, что ему названивает Ирина. Вот умора-то!
А Ларочка с удовольствием подыгрывала — заодно Ирку лишний раз подставит.
— Але?
— …
— Але? Але, Ира, это ты? Ира, не молчи. Это ты?
Ларочка начинала усиленно дышать, изображая взволнованность. Трубка замолкала, то ли слушая ее дыхание, то ли возмущенная ночным звонком. Потом сердитым голосом Сергея ругалась:
— Прекрати! Или говори, или перестань звонить. От твоих звонков просыпаюсь не только я — ты же и дочери спать не даешь! Хочешь поговорить — говори. А лучше позвони вечером. Если только нам еще есть о чем говорить.
Ночь от ночи монологи Русакова становились более гневными:
— Прекрати звонить! Ты не даешь нам спать! У тебя что, от молодого любовника крыша совсем набок съехала? Оставь нас в покое!