— Вы колхозница?
— Ну а кто же еще? Все мы теперича колхозные.
— Из каких же вы мест?
— Туда, еще далее за Минском. — Она махнула рукой в пространство.
— Ну и как же вам живется в вашем колхозе? — спросил Коренастый.
— В одно слово не ответить, — подумав, ответила она. — Сказать, легко живем, — значит соврать, сказать, тяжело, — тоже не вся правда, да и надо тут многое вспомнить, как жили мы в Западной Белоруссии под польскими панами. А вообще-то, живем, трудимся, сытые и не жалуемся.
— Подвели вы гражданина. — Виталий кивнул на Коренастого: — Он же ждал, что вы скажете: плохо живем, в лес глядим.
— А ты, мало́й, за меня не думай! — окрысился тот. — Молод еще, я и сам могу сказать при случае,
— Как есть, так и сказала, — ответила женщина, отгоняя муху от лица ребенка.
Разговор, однако, увял. Остролицый молча залез на верхнюю полку и там затих. Коренастый вздохнул и сказал:
— Да, горазды мы, чуть что, из людей врагов делать.
— Не надо болтать что попало, не думая... — отозвался Виталий. — А то вот раньше вы тут про нашу молодежь спорили. Зачем вам понадобилось огульно чернить нашу героическую молодежь? Вы бы вспомнили, кто строил Сталинградский тракторный и теперь там делает тракторы? Кто строил Днепрогэс?
Вдруг подал голос Остролицый, чуть свесясь с полки:
— Положим, там мужики строили, в кино показывали — мужики да бабы.
— Но не старики же?! — усмехнулся Виталий.
— А ты сам-то что строил? — вдруг спросил Коренастый.
— Я учился и строил в Москве Шарикоподшипниковый завод, теперь на тех шариках и подшипниках работают все машины.
— Шарики крутить — это, конечно, мы умеем. — Остролицый странно засмеялся — будто всхлипывал в плаче.
Но тут в окне из темени возникла станция с одиноким фонарем. Поезд остановился.
Виталий, злой как черт, вышел в тамбур покурить. Дверь вагона была распахнута в ночь. У фонаря их проводница — веселушка Фрося — беседовала с какой-то женщиной, до него доносился ее звонкий голосок:
— А картошка почем? А масло? А яички?
Женщина называла цены, и Фрося в ответ только вскрикивала:
— Ой-ей-ей!.. Ой-ей-ей!..
Виталий соскочил на землю, отошел в сторонку и закурил. Думал... Очкарик явно поет с чужого голоса. Но в спецучилище лектор объяснял, что враг открытый, понятный с полуслова, — это не опасный враг, самое трудное распознать врага скрытного. А этот же не таится, гнет свое в открытую.
Поезд загремел буферами, Виталий вскочил на подложку, помог взобраться Фросе.
— Спасибочко! — сказала она весело и стала закрывать дверь.
Поезд двигался дальше, в ночную темень.
Возвращаться в купе Виталию не хотелось. Он стал у окна и смотрел в черноту ночи, жадно отыскивая в ней огоньки чьей-то жизни, но куда ни глянь — черным черно. На душе у него было тоскливо...