— И с тем бродягой повенчаная...
— Тебе ли не знать, атаман, что с бродягой она не венчана и супругом к себе в постель не потащена.
— Не великую ты мне тайну открыл. Стоило ли выходить на мороз?
— Тебе поспешить бы, атаман, поднять тот мешок, дабы не опередил бы тебя пан Сапега. Ян Сапега уже нацеливался сей мешок поднять, да своих пока опасается. На смех поднимут, король прогневается. Почему бы тебе, атаман, вождь казацкий, не стать супругом вдовой царицы, да еще и венчаной на царство.
— То твоя правда, что мешок валяется на дороге. Не напрасно говорят, что ты князь всякому лукавому делу заводчик. Да вот вопрос : золото ли в том мешке, а вдруг навоз?
— И навоз сладостью покажется, если вспомнить, как ляхи казачьих атаманов в медных котлах живьем варили.
— То было... Из той песни, слова не выбросишь.
Шаховской приговаривал.
— Погляди на себя, атаман! Поди, каков молодец! Статный, голубоглазый, плечи богатырские. Не тебе ли полонить царицу Московскую?
— Что же ты, князь, за других стараешься? Подыми сам мешок с золотом, что на дороге валяется.
— Подобрал бы, если бы за мной стояли казацкие таборы.
— Сватом набиваешься?
— В хорошем деле, почему бы и сватом не быть? Не медлил бы, потому как царству наследник надобен.
— А тебе на чужом пиру похмелье ?
— Чай, не обнесешь чарой!
— Не обнесу! Я не Шуйский.
Шаховской сел на коня и ускакал «заводить дело».
Заруцкий вернулся к атаманам, и едва переступив порог, молвил:
— Если уж , братцы, к нам Шаховской прискакал, время нам о себе крепко подумать. С ляхами нам не по пути, для них мы навечно быдлом останемся. С цариком еще возможно поиграть, да ить и с ним далеко не уйдем, а нам думать куда прибиться.
Казакам думу думать, то ж думу думать приспело и Марине. Жизнь в тушинском лагере научила ее вникать в настроение поляков и русских. Как бы она не очаровывалась своим саном царицы, а не могла не видеть, что она царица без царства. В смуте, что началась в тушинском лагере, она воочию увидела., что нет у нее среди поляков ни сторонников, ни защитников, а еще того меняя у русских тушинцев, они откровенно тянули более к Богданке, чем к ней. И осталась у нее одна опора, одна надежда, порезираемый ею жидовин. Ныне же и Богданка терял, что имел. Рухнула ее вера в польскую честь. Оставалось найти виновника ее бед. Мысли ее обратились к польскому королю. Не в сражении рушился на глазах тушинский лагерь. Скопин еще не дошел, раскол внесли королевские комиссары. В досаде и в обиде, Марина села писать королю письмо, полагая, что он может одуматься и защитить ее право на московский престол.