Помню, какая была неприятность, когда мы с Яцеком обустраивали свое жилье. Отец великодушно пожертвовал нам несколько замечательных полотен. Как уверяла мать, он пережил целую трагедию, отрекаясь от них ради любимых дочери и зятя. Он так трясся над теми картинами, что несколько недель не мог на это решиться. Каково же было возмущение отца, когда он увидел, что мы повесили их в будущей детской комнате и у тети Магдалены. Он не хотел слушать никаких объяснений о том, что мы сделали это только временно. Не мог понять, что в наших современных апартаментах они просто не подходили ни в гостиную, ни в спальню, ни в кабинет. Он почти полгода был на нас обижен, но, как я узнала от Данки, высказал осуждение лишь одним словом: «Варварство!..»
И вообще, отец считал недостатком Яцека то, что он недооценивает значение литературы, музыки и изобразительного искусства. Отец не принимает во внимание, что Яцек имеет много других интересов.
Яцек прекрасно знает историю, занимается почти всеми видами спорта, смело может считаться одним из лучших автомобилистов-любителей в Европе, а кроме того, мало кто разбирается так в международной политике. Да и к искусству он в конце концов не так уж равнодушен. Зачем же преувеличивать. Что касается отца, то меня всегда удивляло, как он находит время на все эти вещи. Ведь он всегда принимал самое активное участие в общественной жизни, а служебные дела и большая практика забирают у него немало часов ежедневно. И все же он не пропускал ни одной заметной премьеры в театре, специально ездил за границу на некоторые концерты и знал наизусть километры стихов, польских и иностранных. Странные они, эти старики.
Только в одном плане родительский дом незаменим. Я имею в виду покой, который там царит. Обусловливает его не только устоявшийся образ жизни отца с матерью, Данки и даже прислуги, но и нечто неопределенное, охватывающее меня всякий раз, когда я туда прихожу, какая-то атмосфера безопасности, сознания того, что здесь не может произойти ничего внезапного, неожиданного, такого, что нарушило бы привычное равновесие.
Я, правда, не стану утверждать, что могла бы всегда предвидеть, что скажут обитатели этого дома или их гости. Но знаю: они никогда не скажут ничего такого, что вызвало бы решительный протест или кого-нибудь глубоко задело. И если я обладаю немалым тактом (Тото уверяет, что я самая тактичная женщина в мире), то, по-моему, обязана этим той духовной атмосфере, которая всегда поддерживалась в родительском доме.
Дядя считает, что моя мама дура. Возможно, она не отличается особым умом. Но в повседневной жизни нечего бояться, что она совершит большую глупость. Да и, боже мой, если уж такой умный человек, как отец, мог выдержать ее столько лет и до сих пор ее любит, или по крайней мере уважает, до сих пор к ней привязан, то согласиться с дядей я никак не могу. Или должна признать, что среди женских добродетелей умственные способности не играют важной роли.