Я пробовала разговаривать о маме с Данкой, но эта праведница всегда уклонялась от обсуждения. Она, вне всякого сомнения, значительно умнее мамы. Я готова поклясться, что она прекрасно видит ограниченность, так сказать, нашей мамы во многих вопросах. Однако она неизменно делает вид, что ничего этого не замечает, и вполне серьезно обращается к маме за советом по разным вопросам. Даже с каким-то благоговением. Я не раз присутствовала при этих церемониях, и меня разбирал смех, когда я видела, как Данка каждый раз навязывала маме собственное мнение, а потом весьма почтительно благодарила ее за совет, которого, собственно, и не получала.
Что касается меня, то я с раннего детства не признавала в маме (видимо, подсознательно) никакого авторитета. Конечно, я люблю ее и всегда любила. Но в критические минуты инстинкт всегда вел меня в отцовский кабинет или — в более мелких делах — к бонне или учительнице. При этом у меня хватало ума не скрывать от мамы своих переживаний, но я разговаривала с ней о них как об интересных вещах, одинаково касающихся нас обеих, однако не требующих ни помощи, ни наставлений. Благодаря этому между мной и мамой установилась дружба, в которой ни одна сторона не имела преимуществ — по крайней мере, пока я не начала мыслить самостоятельно и не научилась смотреть на мир критически, уже не через окна родительского дома, а собственными глазами. А с тех пор, как я вышла замуж, отношения эти заметно ослабли по той простой причине, что теперь у меня был Яцек, на ум которого я полагалась и, который интересовался всеми моими делами.
Отец собирался в Голдов на кабанов. Это должна была быть большая охота, с участием более двух десятков охотников, и мама решила тоже поехать, так как некоторые из них брали с собой жен. Правда, она пыталась уговорить меня, чтобы я поехала в Голдов вместо нее, но могла ли я хоть на несколько часов покинуть Варшаву, когда вот-вот должны были поступить новые сведения в деле Яцека!
Домой я вернулась рано. Оказалось, что дядя не звонил, зато Гальшка звонила пять раз. Ну и пусть. Мне нечего ей сказать и не думаю, что она может сообщить мне что-то такое, что меня интересовало бы. Она неприятная и неискренняя женщина. Очень хорошо, что судьба так ее наказала. Пусть держится за своего глупого Павела, который уже тоже, пожалуй, сыт ею по самую завязку.
Кончаю писать, но наверняка еще долго не засну.
Опять меня постигла неудача. Оказывается, осторожность никогда не может быть излишней. Тете Магдалене, которая никогда не выходит из дома до обеда, на этот раз вдруг захотелось полакомиться, и она направилась в кондитерскую за пирожными. И, конечно, я сидела там с дядей Альбином. Я думала, что тетя преставится от удивления.