И часто, меняя планы, в гипнозе от голубой вуали, от ударившего по сердцу слова — «Батавия» или «Калькутта», от таинственных букв на карте, от хитрого завитка течений, — я покорялся таившемуся во мне бродяге.
Зовы весны я знаю. Миражи знаю — и уже не стою подолгу, разглядывая плакаты.
Дали… Их у меня украли, и «зуд», и весну украли, и не слышится мне сладко зовущий шепот «пойдем со мною!». Я никогда не пойду теперь, и черная синька с мылом — дешевка обманной прачешной. Я уже пережил обманы.
Вы спрашиваете, что у меня украли… Все украли. Меня самого украли. Но об этом — после. И вот о вещи…
Весна, далекое… Я тогда крепко верил во все решительно, во что полагается верить человеку, культурному человеку. Всеобщий прогресс во всем — закон развития человечьих обществ! — «победное шествие науки», великий блаженный день, когда откроют тайник последний, небо сведут на землю. Не за этими ли волшебными ключами, разинувши рот, стремятся в весенней тяге?.. Все — в далях!
И я стремился.
Я недавно женился, и судьба подарила счастьем. Я увидал моего ребенка, продолжение моей жизни. Не думается об этом, но… есть это! И я не думал, а это было: ей я и передам мои стремленья, исканья тайны, с последствиями блаженства. Чудесная девочка… — теперь ее нет на свете. И, полный счастьем, близившейся весной и смутной тягой, я поехал на экскурсию. Об этой экскурсии мы с женой мечтали, — и вот ребенок… Чудесные тайны и — реальность. Жена пожертвовала собою для нашей девочки, решила кормить сама и уехала к матери в Тарусу. А я купался в этой священной синьке Архипелага, крутился в волшебном мыле, шныряя по островам, разглядывая следы чудесного. И до сего дня помню восходы солнца на Корфу, крошку-гречанку в Аргостоли на Кефалонии, писавшую мне признанья на розовых бумажках, пахнувших розовым маслом и шафраном… и старого грека Димитраки, проводника на Крите. Это был пессимист-философ, все познавший, до — «гноти зе аутон»!
«Дождь падает в море, господин ученый, — говорил, прищурясь, Димитраки, — море уходит в небо, небо стекает в море. Так — все. Люди рождают камни, делают их живыми… потом люди оставляют кости. И кости, и камни делают потом пыль, пыль — грязь. Так — все, господин ученый».
Я весело смеялся, пил с мудрецом хваленое кипрское вино-очень скверное, скажу вам, пахнувшее почему-то серой, — и говорил, что кругом нас — тайны, и не все-то так просто.
Он напивался, хлопал меня по плечу и, приближая черные, как тараканы, глаза к моим, шептал:
«Не верь ни одному трактирщику, ни одной бабе, ни одной кошке!.. У первого нет Бога, у бабы — слова, у кошки — дома».