Марка наконец удалось оторваться от подушек. Он не хотел, чтобы его поджаривали лежа.
— Хорошо, но прежде расскажи, как меня нашли. Насколько мне помнится, я пил последнюю чашу.
Его коллега удобно устроился на стуле и вытащил небольшой блокнот в коричневой обложке.
— Бригада комиссариата Девятого округа прибыла через десять минут после звонка твоих братишек. Два бригадира вместе с великим секретарем спустились в подземелье и отправились на поиски. Они нашли тебя в отстойнике, который постепенно опорожнялся. Ты едва дышал, зато здорово вонял. Я не стану описывать тебе мужество нашего коллеги, который сделал тебе искусственное дыхание рот в рот, несмотря на зловонный запах, исходящий от тебя.
— Не понимаю. А стена? Та, что разделяла отстойник и подземелье. Ведь именно из-за нее я попал в ловушку. Убийца сохранил мне жизнь?
Комиссар, ведущий следствие, пожал плечами.
— Мне об этом ничего не известно. Стена не выдержала под напором воды. После того как тебя унесли, бригадирам удалось выставить решетку, через которую можно было попасть в отстойники, а потом в хранилище и технические помещения на улице Гранж-Бательер. Кстати, замок решетки был взломан. Убийца мог скрыться незамеченным.
Марка почувствовал, как возвращается безжалостная головная боль. Его желудок извивался, словно в него изнутри кто-то вбивал гвозди. Брат Толстяк посмотрел на часы и улыбнулся.
— Я должен прервать наш разговор. Сейчас ты умчишься в страну сновидений. Медсестра предупредила меня, что через десять минут снотворное начнет петь тебе колыбельную.
— Черт возьми…
— Это ты сказал. В принципе, завтра тебя отпустят домой. Увидимся в резиденции в компании твоих друзей, — сказал полицейский, вставая со стула с легкостью, неожиданной для человека с таким брюшком.
Антуан почувствовал, как тяжелеет его голова. Голос коллеги звучал словно издалека. Он даже не услышал, как за посетителем закрылась дверь.
Париж, остров Сите, 14 марта 1355 года
Камера пыток была тускло освещена. Тяжелая мрачная тень стала длиннее. И только чернильницу освещало колеблющееся пламя свечи. Никола начал писать на пергаменте. Он наизусть знал ритуальные формулировки, с которых начиналось дознание, поскольку не раз переписывал их в своей мастерской. Никто и никогда не пытал от собственного имени, но во имя Господа и короля. Рука, причинявшая страдания, лишь подчинялась приказам свыше. Палач резко бросил кляп на пол.
К величайшему изумлению Фламеля, крик не раздался. Молодая женщина, должно быть, не поняла жеста своего палача.
— Ее зовут Флора, — сказал палач переписчику.