Агнесса была рыжеватая девица небольшого роста и безотрадной наружности. Ее мольба, высказанная очень пронзительным голосом, ошеломила меня. Я, не спеша, представился, пожал ей руку и спросил:
— С чего вы взяли, что я буду доносить Бакалягину о ваших разговорах по телефону?
— Ах, но я уже всего боюсь. Этот человек способен придать яростный оттенок самым простым вещам. Сейчас же начнет рвать и метать.
— Кого это, — спросил я, думая о другом.
— Что попадется. Мужчина, вообще — наказание, а мужчина, влюбленный и ревнивый — наказание тройное. Зайдите ко мне — чаю стакан выпить. Мне нужно с вами серьезно поговорить.
Агнесса втащила меня в свою комнату, толкнула на какой-то пуф и, схватившись в отчаянии за голову, заявила:
— Так дальше жить нельзя.
— Успокойтесь. Что-нибудь случилось?
— Этак с ума сойти можно!! Эти горящие глаза, сцены из-за всякого прикосновения ко мне мужчины — кто может перенести подобную муку?
— Он вас так любит?
— Любит? Это слово как-то даже странно говорить… Он сходит с ума. Ради Бога, скройте как-нибудь, что вы были у меня — он поднимет из за этого Бог знает что…
— Ну, я думаю, это все для вас довольно-таки стеснительно. Отчего бы вам не переехать на другую квартиру?
Она улыбнулась гнетущей душу улыбкой.
— Зачем?… Чтобы он завтра же поселился напротив, еще более ожесточенный, еще более подозревающий? Уже уходите? Ну, до свиданья. Так ради же Бога — ни слова о визите!
III.
Вечером ко мне зашел Бакалягин. Усы его были опущены вниз, в уголках губ притаилась скорбь, и опять он, длинный, с крошечной головкой на беспокойной шее напомнил мне беспокойно озирающуюся змею.
— Ушла? — прошептал он, показывая пальцем на правую стену.
— Ушла. А что?
Он обрушился на диван, как скошенный бурей телеграфный столб.
— Я так больше жить не могу! Поймите, она меня в могилу сводит!
— Кто?
— Агнесска. Сегодня закатила истерику за то, что я вчера был на семейном обеде у одной дамы. Подумаешь, какое преступление. И я вот теперь сижу и думаю: что я за такой за человек, что она так втюрилась?! Красотой особенной я не отличаюсь, талан…
— А вы бы уехали, отсюда, что ли.
— Уехать?!! Вы ребенок. В Одессе, в Гельсингфорсе, на дне моря и под облаками я буду отыскан… И тогда еще худшие времена настанут.
— Да позвольте… Значит, вы ее не любите?
— Да что вы, батенька, — вскричал Бакалягин, вздернув плечами так энергично, что они чуть не на лезли ему на уши. — Любить можно нормальную женщину, а не эту сумасбродную бабу, способную за один взгляд на постороннюю женщину перегрызть глотку.
— А вы ее тоже, ведь, ревнуете?