— Да,— говорит Гертруда,— в прессе и телевидении мифология, может, и владычествует, но в Риме вы на мифологии далеко не уедете. Им там подавай все как есть.
— До крайности нелепо, что в Риме дали ход доносу с требованием моего отлучения,— говорит аббатиса,— я туда поеду и сама буду своим защитником. А вы не подъедете? Могли бы потом вернуться в Англию и заняться реформой тюрем и тому подобным.
— Срок моей тибетской визы очень ограниченный,— сипло отвечает Гертруда.— Я не могу бросаться временем.
— Идя навстречу запросам общественности,— говорит аббатиса,— я решила сделать выборку по записям и опубликовать ее. Оказывается, какие-то куски стерты: верно, это диавол, который ходит, яко лев, рыкая, поглотил их. Со всех сторон предлагают заснять фильм или инсценировать, и это так помогло бы вашему миссионерству, так поддержало бы ваших голодающих. Вы представляете, Гертруда, я стала предметом искусства, несущего людям радость.
— Сотрите в записях английские стихи,— говорит Гертруда.— А то в Риме вам не поздоровится. Это язык Крэнмера{22}, пуританской Библии, всеобщего молитвенника. Рим все снесет, кроме английской поэзии.
— Но, Гертруда, я не понимаю, как кардиналы будут читать стенограммы пленок или слушать записи, раз даже самое существование их безнравственно. Кстати же, у меня есть собственноручные покаяния монахинь, и я их повезу с собой в Рим. Пятьдесят покаяний.
— А в чем покаялись монахини?
Аббатиса звонко зачитывает далекой Гертруде всеми подписанный Confiteor{23}.
— И они все это подписали?
— Гертруда, у вас очень неладно с бронхами?
— Я возмущена,— говорит Гертруда.— Послушать вас, так вы только и делали у себя в Кру, что напропалую грешили, причем неизбывно и не одним помышлением и деянием, но еще и словом. Я тут тружусь и подвизаюсь, а вы, если верить этому невероятному тексту, вы там пасетесь между лилиями и грешите сверх всякой меры. Нет, вы провинились, провинились все, и тягчайшей виной.
— Да, и записали это в покаянии, Гертруда, о любовь моя неизменная. О felix culpa{24}! Максимилиан и Бодуэн сбежали в Америку и ведут там университетские семинары по мистериальному сценическому действу и по демонологии. Скажите, Гертруда, как мне отправиться в Рим — воздухом или сушей и морем?
— Морем и сушей,— говорит Гертруда.— Пусть подождут.
— Да, и, пожалуй, барашковые облака над проливом будут мне к лицу. Я, наверно, отправлюсь дней через десять. Пражский Младенец уже в ломбарде. Вы слушаете, Гертруда?
— Что-то я пропустила,— говорит Гертруда.— Уронила шпильку и нагибалась.