Да обойдут тебя лавины…
И дальше - Ада - с детской непосредственностью:
…В непредугаданный тот час.
Снега со льдом наполовину
Лежат как будто про запас
По чью- то душу, чью-то душу,
Но я клянусь, что не твою…
Визбор врывается:
- Тебя и горе не задушит,
Тебя и годы не убьют.
Ада продолжает заклинать:
Ты напиши мне, напиши мне,
Не поленись и напиши:,
Какие новые вершины
Тебе видны среди вершин?
И что поделывают зори,
Твой синий путь переходя?…
Визбор подводит опору:
И как Домбай стоит в дозоре,
Подставив грудь стальным дождям.
Ада доверчиво опирается:
А мне все чудится ночами
Тепло от твоего плеча…
Визбор через плечо смотрит - не на нее, а «в мир»:
Вот, четырьмя скрестясь лучами,
Горит в ночи твоя свеча…
Ада - проникновенно:
Дожди пролистывают даты,
Но видно мне и сквозь дожди…
А потом - со смехом:
Стоишь ты, грузный, бородатый,
И говоришь: «Не осуди!»
Ах, пустяки, какое дело -
И осужу - не осужу…
После этой тихой дерзости «соавторство» разлетается вдрызг, и Визбор заканчивает песню в одиночестве, вперив взор в горные вершины:
Мне б только знать, что снегом белым
Еще покрыта Софруджу.
Мне б только знать, что смерть не скоро,
И что прожитого не жаль,
Что есть еще на свете горы,
Куда так просто убежать.
И он убегает, улетает, уплывает.
А она - Сольвейг, Пенелопа - садится ждать:
Мне все равно, сколько лет позади,
Мне все равно, сколько бед впереди.
Я не хочу, чтобы ты уходил.
Не уходи или не приходи!
- Так приходить или не приходить? - должен тут подумать железно-логичный мужик, и мы, отдав должное его бескомпромиссности, проводим его в путь, но сопровождать сейчас не будем, а останемся здесь, «в начале всякого пути», где застывает в ожидании пленительно-всеотзывчивая душа, готовая смешать «да» и «нет» ради того, что кажется ей смыслом существования. Для этого смысла, и для сверхзадачи бытия она не ищет другого слова, кроме слова «любовь», но собранное в этом слове мироощущение много шире «интимной лирики».
Попробую описать это мироощущение, начиная с корней.
Корни - крестьянские (белорусские?). Место рождения - Ленинград. Место взросления - Москва… с немедленным «расширением имени», которое уточню с помощью двух аббревиатур: МГПИ (Московский Государственный Педагогический Институт) и - СССР (в смысле: Москва-столица).
Первое расшифровано самой Якушевой в ее автобиографической повести: университет предполагал стерильный анкетный отбор; в педагогическом такого сита не было, поэтому сюда просачивались дети людей с «подпорченными» биографиями и соответствующим опытом; совершенно справедливо Якушева благодарит судьбу, что «провела студенческие годы с таким неблагонадежным народом». Наблюдение точное, и все-таки оно не объемлет того важного для истории культуры факта, что очагом нового жанра - бардовской песни, окрасившей облик двух или трех поколений и резко освежившей ситуацию в обществе, стал не филфак МГУ (куда полагалось стремиться тем, кто хотел на эту ситуацию активно влиять), а литфак МГПИ (куда отлетали, так сказать, «недобравшие»).