Теперь - ничего, никому. И просить бессмысленно. Не поможет. Даст башмаки - окажутся дырявыми. Посох даст - вечно обречет скитаться. Кувшин окажется без дна. Вот так: у Булата - передышка, и вообще все, кому чего хочется, а у Виктора:
…И такая впереди дорога длинная,
И судьба короткая одна.
Лей, не лей - кувшин-то
Бог мне дал без дна.
Путь закольцован. Полеты отменены. Крылья надломлены. Огненной зари не будет. Всадник, поскакавший куда-то (до красной реки, моя радость, до синей горы?) никуда не доедет - будет блуждать в тумане. Маленький солдат более не ждет ни врагов, ни наград…
…Как в битве был король убит
и наголову был разбит
его гвардейский полк,
как плача мчался вдаль гонец,
и сердце билось, как птенец…
И музыкант умолк.
Виктор Луферов ищет облик для своего лирического героя - романтика, угодившего в безвременье, скитальца, потерявшего дорогу, бессребреника, попавшего, вместо пира, на рынок… И находит: его герой - чудак, скоморох, потешник.
Стоит на одной ноге. Его спрашивают: «Ты что, дорогой?» - «Да так, - отвечает, - пустячок. Сверчок в башмаке поселился. Ну, не сидеть же такому гостю одному - нашел подругу. Та поселилась в другом башмаке».
Что будешь делать, дорогой?
Встал на руки.
Я освобождаю сюжет от словесной магии, чтобы лучше выявилась знаковость позы. Ступить некуда! И взлететь нельзя. Паркет скользок, мостовая бугриста, люди кольцом стоят, глазея на чудака.
Луферовский мир чреват театральным представлением.
Оно и осуществилось.
Подвальчик, где размещается луферовский театр «Перекресток», показался мне сначала сюрреалистической выставкой предметов старины, но с началом концерта я понял, что это музыкальные инструменты, из которых Луферов виртуозно извлекает звуки. Половины предметов я не распознал, а из тех, которые распознал назову: кусок шланга (при размахивании - звук вьюги), цепь (кандальный звон) и железная коса (при отбивании - фантастический благовест).
Соответственно, исполнитель песен вселяется в образ то звероватого таежника, то двужильного каторжника, то пронзительно голосящего нищего, а то - купчика-охальника, гуляющего на ярмарке:
- Ой, теща мой, теща ласковая, ты пошто же меня с дочки стаскивала!
Прошу прощения за цитату… но если учесть, что все это поет бард в свое время рожденный из пены, которую взбили основоположники жанра, то смысл театрального представления становится серьезным: перед нами все то, что как раз не «вмещается» в бардовский канон «шестидесятников».
Канон - это задушевность гитары, отрешающей певца от скандально-кандальной реальности, от нее бард как бы откатывается в тайную свободу.