"Вуазен" заходит на посадку. Внезапно выключается мотор, и мы планируем в полной тишине.
– Славный аппарат! – кричит Рапота восторженно. – Сам садится!
"Вуазен" и в самом деле легко касается колесами земли и после короткого пробега останавливается. К нам бегут. Не дожидаясь специальной лесенки, выбираюсь из гондолы. На мне кожаная куртка и шаровары, круглый шлем, обтянутой коричневой клеенкой. А вот сапоги свои: нужного размера ботинок не нашли. Фельдфебель обещает раздобыть в скором времени. Снимаю шлем и очки. Без них в воздухе нельзя – кабина открытая.
– Отчего заглох мотор? – это моторист. Он запыхался и дышит тяжело.
– Я отключил! – успокаивает Сергей. – Хотел показать прапорщику планирование.
– А если б ветер? – это Егоров. По нему не видно, чтоб бежал, но появился штабс-капитан одновременно с механиками. – При неработающем двигателе хватило б порыва. Сергей Николаевич, сколько можно?
– Виноват, Леонтий Иванович!
По лицу Рапоты не видно, что раскаивается. Похоже, выговоры для него привычны.
– Что скажете, Павел Ксаверьевич? – Егоров смотрит на меня. Впервые ко мне обращаются не по званию. Это знак.
– Надо оснастить сиденья привязными ремнями.
Сергей морщится, на лице штабс-капитана немой вопрос.
– Однажды поручик Рапота выпал из гондолы. Если это случится на высоте, я не смогу посадить аппарат, нет опыта. "Вуазен" сломается, а это убыток казне. К тому же аэропланов в отряде мало. Мы должны воевать.
Егоров смотрит испытующе, но на моем лице только забота о матчасти. На собственную жизнь нам плевать, что правда. Трусов в этой армии не любят, впрочем, как в любой другой, но пусть кто скажет, что Красовский трус! Про дуэль с князем знают не только в крепости.
– Резонно! – заключает штабс-капитан. – Синельников! (Немолодой механик выступает вперед). Слышали?
– Так со склада взять и поставить, – степенно говорит Синельников. – Ремни были, их благородие велели снять.
– Верните на место!
Сергей надувается. Улучив момент, отвожу его в сторону, объясняю: боюсь высоты, а просить ремень только себе – стыдно. Серега мгновенно оттаивает. Наличие ремня не обязывает пристегиваться. Подхожу к Синельникову. Выслушав мою просьбу, он задумывается:
– Винтовочку вашу можно?
– Денщик принесет. Осторожней с прицелом – хрупкая вещь.
– А вы снимите! – советует Синельников.
Резонно. Винтовку придется заново пристрелять, но штабс-капитан обещал целый ящик патронов. Здесь говорят не "патронов", а "патрон". Откуда в авиаотряде боеприпасы калибра 7,92, остается гадать.
Фельдфебель приглашает обедать. Фамилия у него смешная – Карачун. Фельдебель заведует хозяйством отряда, тяготы и лишения военной службы отразились на нем своеобразно: за щеками Карачуна не видно шеи, вернее то, что ею считается. Тело завхоза избавилось от излишней части, прирастив голову сразу к плечам. Кормят авиаторов сытно и вкусно, я успел оценить. Солдатам тоже перепадает. Нетребка это заметил, теперь обещает за меня молиться. Он безмерно счастлив переместиться из окопов, где холодно, сыро и смерть бродит рядом, в этот рай. Однако рай здесь мнимый. Войну крепостной авиаотряд начал с десятью военлетами, остались четверо. Я не в счет. Пятеро погибли, один убыл по ранению. Среди нижних чинов тоже потери. Артиллерия противника до летного поля не достает, но аэропланы бросают бомбы. Сразу за взлетным полем – кладбище, крестов много.