Баррет крепко толкнул испанца, мешая ему выбраться. Морская пена облепила их обоих.
— Да ты что, Питер! Я ничего не умею, не разбираюсь в парусах, да и что я стану делать на пиратском острове?!
— Не важно. Об этом подумаем по дороге. Вперед! Олоне сумел в обычном каноэ проплыть от Юкатана до Тортуги, а я собираюсь сбежать из Картахены. У нас есть вода, найдется и пища. Не трусь! Или ты предпочитаешь симпатичный костер?
— Конечно, не предпочитаю.
Испанец осмелел и кое-как устроился под навесом на корме.
— Твои пираты, Питер, убьют меня, как только увидят, — мрачно предрек он.
— Посмотрим.
Лодка уходила в море. Баррет обернулся с кормы в сторону зеленого мыса, города, крепостных стен и недостроенных укреплений Сан-Фелипе-де-Баррахас.
«Я вернусь, — пообещал он в душе. — Уж когда-нибудь я вернусь, тогда мы сочтемся за все. Они пожалеют, что упустили меня живым».
Он долго смотрел туда, где в мутной дымке побережья исчезала Картахена с ее прямыми улицами, желтыми псами, торговцами, торжественным звоном, тавернами, галеонами, изумрудами и Пласа Майор. Там плыли в жарком мареве крыши домов, солнце беспощадно жгло голые камни мостовой.
Баррет отвернулся. По этой нестерпимо раскаленной поверхности одиноко шла Сармиенто. Каждый новый шаг не приближал, а удалял ее от мира живых, и фигурка, закутанная в плащ, безнадежно таяла, исчезала вдалеке.
В конце концов она пропала совсем.
Баррет открыл глаза и взялся за весло.
— Надо было поменьше пить в первый день, но ты меня не слушал. Скоро останемся ни с чем.
Ланда отлеживался неподвижно, пряча лицо под смятым платком. Стоял мертвый штиль. Ланча медленно перемещалась за счет морского течения. Баррет потряс бочонок с водой и оценил остаток.
— Эрнандо, очнись! — Он встряхнул приятеля за плечо и отобрал у него платок.
«Будь я проклят, если с этим проходимцем не беда».
Испанца трясло. Казалось, что лихорадка у него усиливается прямо на глазах.
— Хорошо, я пошутил. Хочешь воды? Можешь забрать и мою долю тоже.
Ланда не ответил, даже не поднял век. Неподвижная рука оказалась удивительно горячей, как галька, раскаленная солнцем. Попытка силой напоить приятеля кончилась ничем, вода бесполезно стекала по щеке, зубы оставались плотно сомкнутыми, разжимать их ножом Баррет не решился.
Он отошел на корму и сел там, поджав ноги. Шли часы, солнце пекло немилосердно.
— Мне холодно…
— Э, да ты в сознании, Эрнандо?
— Кажется, что да. Только сильно замерз.
— Вокруг такой зной стоит, что море испаряется.
— Холод не снаружи, а во мне, он идет изнутри.
Баррет укрыл больного его плащом, но ничего не изменилось, даже под тканью было видно, как де Ланда дрожит.