Он любил ее. Всегда любил. Это было, или, по крайней мере, должно было быть самой простой вещью во всем мире. Он любил ее. И точка. И он готов был на все, лишь бы сделать ее счастливой.
Но, похоже, то, чего она хотела больше всего, то единственное, чего она так жаждала, храбро скрывая свою боль, он ей дать не мог.
Ребенка.
И как это ни смешно, он начинал испытывать ту же боль, что и она.
Поначалу он просто переживал за нее. Она хотела ребенка, а значит, и он хотел его. Она хотела стать матерью, а значит, и он хотел, чтоб она ею стала. Он хотел увидеть, как она держит их малыша, не потому что это был бы его ребенок, а потому что он был бы ее.
Ему хотелось, чтобы она получила то, о чем мечтала. И, пусть это немного эгоистично, ему хотелось быть тем мужчиной, который подарит ей это.
Но в последнее время он и сам начал чувствовать то же. Стоило им приехать в гости к кому-нибудь из ее многочисленных братьев и сестер, и их тут же окружали дети. Они дергали его за брюки, кричали «Дядя Майкл!», хохотали, когда он подбрасывал их в воздух, и постоянно просили еще минутку, еще разок, еще одну мятную конфетку.
Бриджертоны были на удивление плодовиты. Все они, казалось, имели столько детей, сколько им хотелось. И, может быть, еще больше, просто для ровного счета.
Все, кроме Франчески.
Спустя пятьсот восемьдесят четыре дня со своего тридцать третьего цикла Франческа вышла из экипажа Килмартинов и вдохнула свежий чистый сельский воздух Кента. Весна была в разгаре, и солнце грело ей щеки, но порой еще налетал ветер, принося с собой дыхание зимы. Хотя Франческу это не волновало. Ей всегда нравилось чувствовать прохладу ветерка на своей коже. Это сводило Майкла с ума — он постоянно жаловался, что никогда не привыкнет к жизни в холодном климате после стольких лет в Индии.
Она жалела, что он не смог сопровождать ее во время долгого пути из Шотландии на крестины маленькой дочери Гиацинты Изабеллы. Конечно, он будет здесь; они с Майклом ни за что не пропустили бы крестины никого из своих племянников и племянниц. Но дела в Эдинбурге заставили его отложить приезд. Франческа тоже могла бы задержаться, но прошло много месяцев с тех пор, как она видела свою семью, и она по ним соскучилась.
Забавно. Когда она была моложе, ей все время хотелось вырваться, иметь свой собственный дом, хоть что-то свое. Но сейчас, когда она смотрела, как подрастают ее племянники и племянницы, она начинала навещать семью все чаще. Ей не хотелось пропустить что-нибудь важное. Она оказалась в гостях у Колина, когда его дочь Агата впервые пошла. Это было поразительно. И хотя в ту ночь она тихо плакала в постели, слезы в ее глазах, когда она смотрела, как Агата, пошатываясь, делает первые шаги и смеется, были слезами радости.