Из соседней комнаты доносилась песня «Sweet Home Alabama». Сновиденная я подпевала, моя посуду, и каким-то сюрреалистическим образом я настоящая ощущала ее счастье. В ее душе царили такой покой, такая радость, каких мне испытывать еще не приходилось. Настолько счастливой я не чувствовала себя даже с Сетом… а с ним я была счастлива чертовски. В тот миг я и представить себе не могла, что именно вызвало такие чувства у сновиденной Джорджины, занятой столь прозаическим делом, как мытье посуды.
Я проснулась.
К удивлению, за окном было утро, светлое, солнечное. Как пролетело время, я не заметила. Сон длился, казалось, всего минуту, но, судя по будильнику, прошло целых шесть часов. И, лишившись счастья, которое испытывала во сне, я почувствовала себя больной.
Странно… что-то не так. Мне не понадобилось много времени, чтобы понять, в чем дело, — я пуста. Энергия, необходимая для выживания, энергия, которую я украла у Брайса, пропала. Ее оставалось даже меньше, чем до того, как я с ним переспала. Немыслимо. Подобного притока жизненной силы должно было хватить недели на две по меньшей мере. И все же я чувствовала себя почти такой же высушенной, как он. Не настолько слабой, чтобы потерять способность к перевоплощению, однако новую дозу требовалось получить в ближайшие два дня.
— Что случилось? — послышался рядом сонный голос Сета.
Я повернула голову. Он, приподнявшись на локте, смотрел на меня с нежной улыбкой. Объяснять не хотелось. Пришлось бы упомянуть Брайса. И хотя Сет знал — теоретически, — что именно делала я для выживания, неведение было счастьем.
— Ничего, — сказала я.
Что-что, а лгать я умела. Он коснулся моей щеки.
— Я скучал по тебе вечером.
— Неправда. Ты развлекался с Кейди и О'Нейлом.
Он улыбнулся шире, глаза сделались мечтательными, взгляд обратился внутрь, как всегда, когда он думал о своих персонажах. За долгую жизнь меня не раз молили о любви короли и полководцы, однако даже мои чары не выдерживали порой конкуренции с людьми, жившими в воображении Сета.
К счастью, сегодня такого не случилось. Он вновь сосредоточился на мне.
— Нет. Куда им до тебя в ночной рубашке. Между прочим, это в духе Энн Секстон, помнишь ее «коричные сердечки из кондитерской?»[1]
Только Сет мог цитировать в качестве комплимента поэтессу, страдавшую психическим расстройством. Я опустила взгляд, провела рукой по красному шелку.
— Да, — согласилась я, — смотрится неплохо. Пожалуй, в ней я выгляжу даже лучше, чем без нее.
Он усмехнулся.
— Нет, Фетида. Не лучше.
Я улыбнулась, как всегда, услышав ласковое имя, которое он придумал для меня. Фетида, мать Ахилла, меняющая обличья богиня, побежденная настойчивым смертным. И тут — что для сдержанного Сета было редкой пылкостью — он обнял меня и принялся целовать в шею.