Брайан помог ей выйти из машины, словно беременность превратила Отэм в драгоценную фарфоровую статуэтку.
– У меня через пятнадцать минут назначена ветреча, но мы увидимся за обедом. – Брайан вернулся к машине и серьезно посмотрел на нее. – Пока тебя не было, я пережил несколько неприятных минут. Сам не знаю почему, но я все время вспоминал о мужчине с яхтой. Ты с ним виделась?
– Да, я видела его, и мы говорили. Вот и все.
– Как его зовут?
– Потом скажу.
Она повернулась и вошла в дом, прежде чем он успел задать ей еще вопросы, и прошла к себе в комнату. На пороге помедлила, глядя на дверь рядом с ее дверью. В этой комнате постоянно убирались, но Отэм заходила туда только один раз. Ощутив какой-то странный порыв, она повернулась и медленно вошла в бело-голубую детскую, где некогда спали Брайан и многие другие Осборны.
Комната была просторной и веселой. Возле окна стояла старинная латунная колыбель, окаймленная сине-белыми оборочками. Отэм взяла подушку и прижала ее к груди, покачивая колыбель взад-вперед. Комната, казалось, поджидала, когда младенец подрастет и перейдет в детскую кроватку с боковыми сетками. Наготове стояли столик для пеленания, комод, кресло-качалка с удобными подушками. Игрушки и потертые плюшевые звери выстроились на диване, покрытом голубым вощеным ситцем. Из угла посетителю улыбалась деревянная лошадка. Изголовье кроватки было неровным, как будто Брайан, стоя на толстых ножках, жевал его край. На какой-то миг Отэм даже почудилось, что она видит его там. Он, несомненно, был щекастым, с копной золотистых волос и голубыми глазами, которые совершенно обезоруживали домочадцев своей способностью менять цвет. А будут ли у ее ребенка такие же красивые голубые глаза, как у его отца?
Эта комната, видение Брайана были такими добрыми и умиротворяющими, такими чистыми, что Отэм почувствовала себя изнутри черной, отвратительной и жестокой. Она ощутила, как часто застучало ее сердце, бросила подушку, выбежала из бело-голубой детской, из всей этой наполнявшей ее невинности и чистоты, ворвалась в свою комнату, подбежала к письменному столу и открыла ящик. Вот и коричневый конверт, в котором были заключены десять лет замыслов и борьбы, ненависти и отчаяния. Теперь она знала, что все это ни к чему. Она не могла этим воспользоваться. Не могла обратить в ущерб собственному ребенку.
Не колеблясь ни секунды, Отэм подошла к камину и, смяв, бросила конверт на решетку. Взяв с каминной доски спичку, чиркнула ею о кирпич и поднесла огонек к уголку конверта. Потом села в кресло и следила, как конверт превращается в пепел, а кассета, скручиваясь, плавится и становится пластмассовым шариком.