– Прости меня, Катька. Я не знал.
Я увидела растерянные глаза Ильи, и во мне растаяла серая, стылая льдина. Я обняла его. Он уложил меня в постель. Как маленькую. Мы лежали в темноте, так легче рассказывать о своей жизни. Когда не видишь лица.
– Я помню угол забвения. Меня забыли там на всю ночь. У него запах пыли, и он молчит… Все время молчит. В нем много солнечного света, острого, как спицы. Они проходят насквозь, делая тебя невидимым… Я все время надеялась, что меня заберут или мама или папа. А их не было и не было. Тогда я ждать перестала. Просто устала. Ждать тоже устаешь. Сил не остается совсем, будто ты умер. Меня никто никогда не ждал и не искал. Наоборот, от меня все уходили. Один за другим. Навсегда.
Я повернулась к Илье и не увидела его лица в темноте. Так лучше. Так легче спросить самое главное.
– Ты не уйдешь? Я больше такого не вынесу.
И мое горло вдруг перехватило. Я машинально взялась за него рукой, чтобы легче было говорить.
– Не уйдешь? Обещаешь?
Илья промолчал. Я позвала его еще раз. Он не ответил. Я наклонилась над ним. Он спал. Я тронула его за плечо. Он не проснулся. Я оглянулась, будто кого-то искала. Сама не знаю кого.
– Мама! – отчаянно позвала я и вспомнила, что у меня нет матери.
В комнате было так тихо, что я не слышала даже дыхания. В тихой, черной комнате я осталась совсем одна. Я посмотрела на черное небо – ни единой звезды. И рассмеялась. От меня ушел даже бог. И он устал от меня. Как все.
Разве можно понять того, у кого никого нет?
В эту ночь мне ничего не снилось. Потому что не было никого и ничего.
* * *
– Муж хочет мальчика, – сказала роженица. – А у нас все время девочки. Я рожаю уже в шестой раз.
– Я же говорила твоему мужу, проблема в нем, – раздражилась акушер-гинеколог. – У него сперматозоиды только с Х-хромосомой. Его сто раз обследовали. Что ему надо?
– Знаю, – вздохнула женщина. – Но он все равно надеется.
– Ты рожаешь почти каждые два года. Матка должна отдыхать четыре-пять лет. Как она у тебя выдерживает? О себе думать надо, а не о муже.
– Как о нем не думать? – роженица снова застонала. У нее были потуги. Скоро рожать.
– Господи! Что за бабы? Одна другой дурнее. Акимовна, давай каталку! Начинается хрень-дребедень. Первая за сегодня.
Мы стояли у кровати еще молодой женщины. Вокруг лица вились волосы, ниже пояса, медовые. Как у меня. Они прилипли к потному лицу и стали цвета молодого гречишного меда. Она тихо стонала и выгибалась от боли, держась руками за раму кровати. Мы стояли столбом, учились уму-разуму.
– Не страшно? – спросила Рыбакова.