– Сунулся в Чудов монастырь по старой памяти, Пафнутий поначалу обрадовался, а как узнал, что я в Литву не хаживал, сразу шипеть принялся, чтоб делал веленое, а не то сам стрельцам на меня донесет. Деваться некуда – ушел. По пути старцев себе подобрал – Варлаама с Мисаилом. Царевы приставы одного монаха искали, а мы втроем выхаживали, ну они мимо. Одна беда: уж больно они пить горазды, а я ж обет дал – ни-ни. – И вновь опростал очередной кубок.
Стоящий позади него маршалок только насмешливо хмыкнул, но свою обязанность выполнил, вновь налив вина монаху.
Дмитрий тоскливо вздохнул, но говорить ничего не стал, поскольку понял, что пользы это не принесет, и поторопил отца Леонида с рассказом, надеясь хоть этим отвлечь его от вина:
– Дальше-то что?
– Ну опосля, когда уж до Киева добрались, я сызнова в Печерский монастырь, ан глядь, а тебя уж и след простыл. Побыл там немного, разузнал, куды ты дале подался, ну и опять вдогон, к князю Острожскому. Ох и борода у его, – восхитился Отрепьев, – всем бородам борода. Веришь ли, он когда садился за стол, то плат особый постилал, а уж на него бороду свою выкладал.
– Да помню я, – не сдержавшись, вновь перебил Дмитрий своего приятеля. – Ты ж сам сказываешь, за мной вслед шагал.
– Ага, – пьяно кивнул монах и заметил: – Тады остатнее и обсказывать неча. Сам припомни, где был, стало быть, и я там же. Ты в Гощу – и я вослед. Чудной же народец енти социнане, как есть чудной. – Он помотал головой.
– Социниане[71], – снисходительно поправил его Дмитрий.
– Ну да, – согласился отец Леонид. – А все одно чудной. Хотя и ученые, Писание до тонкостей ведают. Я с ими тягаться учал, так они меня живо к стене приперли. Сердцем чую – не то они глаголют, а призадумаешься – вроде бы как раз все по-ихнему выходит.
– Они… – хотел было пояснить Дмитрий, но монах продолжал, совершенно не слушая своего товарища, и тот лишь досадливо махнул рукой.
– Там я изрядно подзадержался – бабешка одна голову вскружила, ну я и оскоромился. А уж до чего сладка – ужасть. Веришь, нет, жил ровно в тумане, – восторженно заявил он, но, заметив недовольство на лице собеседника, свернул живописание женских прелестей и продолжил: – Опосля опомнился и сызнова тебя искать учал. Так в Запорожскую Сечь и угодил. Народец лихой и веселый, ничего не скажешь. Можа, и насовсем остался бы, да тут старшина казацкий Герасим Евангелик…
– Ведом он мне, – радостно заулыбался Дмитрий.
– Вот он мне и поведал, будто ты прямиком к князю Вишневецкому подался. Добрался до его владений, ан поначалу и не понял ничего из того, что мне сказывали. Вроде как ты уж и не ты, а царевич Дмитрий, что в Угличе помер. Как так? Мыслю и все в толк не возьму – помер али живой? Ежели ты – знамо, живой, а ежели царевич, да он похоронетый. Ну а уж опосля мне все растолковали как на духу, и я сразу к тебе в Самбор. Вот, пожалуй, и все. – Он икнул и понимающе ухмыльнулся. – Стало быть, не забыл, яко тебя царский поезд на улице грязью облил, а царевна смеяться учала, егда тебя, замухрышку, увидала?