— Ну, само собой!
— Только не как тогда на насыпи, на рельсах!
И не забыть напомнить, что там, за мостом, могут быть всякие неожиданности…
Полная темнота обрушилась внезапно. Раз — и мрак! В этой жизни всегда то, что напряженно ждёшь, настигает тебя врасплох. Хорошо, что я успел заранее установить направление на мосток и засечь его на компасе (он у меня немецкий — отличный компас, ещё с 1942 года).
Тут мы сразу и двинулись — только странно: Романченко и я чуть ли не наощупь по полевой дороге с белым платком в руке; танк на самых малых оборотах следом; подранок Тишин остался лежать на броне, как запасной: не пожелал в одиночестве оставаться. Шли не разговаривали, только еле слышно перешептывались. Дорога лежала ровнёхонькая, «валентайн» зудел позади— не фыркал на прогазовках, у него чисто английский характер. Ноги почувствовали легкий уклон дороги и небольшое сваливание вправо. Небольшое… Ещё… Ещё… И что всего важнее, в небе ни одной осветительной ракеты. Особое затишье — ничего не взвивается. Хвала всем явным и тайным святым, а то бы нас вмиг обнаружили. Здесь укрыться некуда. Немецкие артиллеристы тоже люди: изрядно перетрухнули, переутомились и, наверное, прикорнули — ночка-то выдалась на редкость непроглядная… Уклон… Ещё уклон… Где-то здесь вот-вот должен появиться ОН. Должен — должон — быть… Если вообще… Вот он, родимый, деревянненький. Настил дерьмовый. Поручни?.. Потоптались — вроде не качается. Попрыгали… А опоры?.. Хваткими жестами сговорились и спустились вниз: дно крепкое, без воды, опоры не толстые, для моста даже тонкие, но не хилые. Могут не выдержать. И тогда танк рухнет. А это не река, не ручей — овраг… Петр нырнул головой в люк водителя, а я наверх! — к командирской башне.
Обнаружил, что Иванов торчит из неё по пояс.
Он сразу откликнулся:
— Ну-у?
Я ему прямо в ухо:
— Не подведи: по мостику мягко — без переключений! Слышишь? Без! И без прогазовок.
— Будет сделано.
— И чтобы не елозить вправо-влево! Как взял, так и держи.
— Само собой.
— Я иду прямо перед мордой танка — равнение на платок. Вот он — белый. Видишь?
— А что тут не видеть? Как в ясный день. Белый.
— Значит, договорились. Главное, не елозить…
Романченко и я пятимся к мостку, плечо к плечу и, кажется, молимся, чтобы механик не рванул, не вильнул, не свалился вправо-влево, поскольку мосточек этот никак не приспособлен для прохождения какого бы то ни было танка. Но выбора нет. Или-или… Танк-то у нас последний… Механик ведёт машину как надо, мы пятимся, мост от натуги дрожит, но держится, как штангист на рекорде. Вот оно: вся гусеница уже на земле, сползла с настила. Мы оба кинулись к краю мостика, хотели удостовериться, что чудо свершилось, Романченко успел произнести: «У-у, остапова тьма …» — тут-то мост старчески крякнул да и ухнул в овраг. Весь — от того края до этого. Будто подкошенный… Как в проран. Почти без пыли. Такого отродясь не увидишь. Вот что значит «везучий», ты на него что хочешь взвали — ему как с гуся. Иванов даже не заметил, что мосток позади рухнул. А вот Тиша заметил: