удалось
им насолить, да как
им не удалось
их догнать, так
они удирали! И какие тяжёлые потери
они умудрились нанести противнику в последний момент! Кстати: когда неприятель стоит и наносит тебе тяжелый урон, когда контратакует, его называют
врагом, когда он же драпает и мы его колошматим, его величают
противником— это я давно заметил: врождённое великодушие.
Я сел в башню танка на место Иванова, и сразу сверхвезение: всего за несколько секунд связался по сети разведки с батальоном. На всякий случай высунулся из башни и прислушался: там, в деревне, у Фомичева, ни один мотор не работал, ведь тридцатьчетвёрку слышно на 4–5 километров. Мог бы дать руку на отсечение — все они без задних ног дрыхли, разве что кроме охранения. Оскорбления подполковника сидели в башке и саднили. Подумать только: «Немедленно сообщите наверх — разведка бездействует и болтается у меня под ногами»! А после моего донесения он наверняка ещё добавил: «Впереди тяжелый артиллерийский заслон. Веду разведку и бой», а сам завалился и спит.
Ведь для нас это был бы не только позор, но и трибунал. Шутка ли: бездействие на самом ответственном боевом направлении! — трибунал и штрафняк. Пришла пора расквитаться. Зажег лампочку внутреннего освещения. Закодировал текст. Это был текст на убой, он сидел в мозгу с самого вечера, и по градусам сильно превосходил температуру, которая то накатывала, то отступала. Я и вправду заболевал: «Вся разведка — один танк «В», 18 автоматчиков, 3 офицера — находимся центре села Остапе (координаты). Танки передового отряда 1,5 км. Северо-восточнее (координаты). Ждём подкрепления. Срочно. Должны рассветом уйти на Юг (координаты)». И две фамилии. Передал, получил подтверждение — «квитанцию». Вот теперь посмотрим, какой сон приснится Фомичеву и кто у кого где болтается.
С одной стороны — изрядное свинство: подставлять под удар воюющего рядом, даже если он дал осечку. Но с другой — «не стучи на соратника, не суй его головой в петлю. Из трибунала не выберешься». А то ведь до чего дошло: своих остерегаешься больше, чем врага смертельного! Так тоже нельзя.
Ну, это я в наше оправдание, а тогда, там, мы с одной стороны чувствовали себя полными победителями, а с другой — пока я возился с шифровкой и передавал радиограмму, моё состояние ухудшалось с каждой минутой, и не как-нибудь, а обвально.
Почему я не рассказываю, что в это время делал Петро Романченко? Да потому что этот выразительный хохол скромно братался с местным населением, тем самым, у которого мы сожгли большущую ригу, воспользовались ею как светильником. Кстати, рига уже догорала, всё еще слегка подсвечивая окрестности. Спасибо, что ветра не было, а то огонь мог бы перекинуться на соседние постройки… Теперь Петро глушил хозяйский самогон-первач и продолжал раскатисто громко смеяться, рассказывал хозяевам про то, как вылетел ствол пулемёта, как весело мы зажгли их злополучную ригу, как Тиша не стрелял потому, что двумя руками держался за задницу.