насквозь тех, которые не без гордости называют себя мужчинами. А Толя теперь тоже мужчина: его целовали. Под взглядом Лины он чувствует себя таким безнадежно открытым, беззащитным, что обидно делается. Знает она, конечно же видит, что Толе радостно и неловко помнить, что они целовались. Знает, хотя и делает вид, что ничего не было. И, наверное, думает, что Толя ждет, снова ждет…
А однажды пожаловалась:
– Так мерзнут они. Хорошо вам!
– Что? – испугался Толя, потому что его поймали, поймали его взгляд, казалось совсем случайный.
– Да коленки же, – просто сказала Лина.
Ну, носила бы брюки, как Катя, тогда бы не видно было, что они у нее такие круглые и такие розовые! А то пальто коротенькое, а голенища невысокие… Улыбается. А потом снова покорно-виновато смотрит. Поневоле захочется все усложнять, запутывать, только бы не быть таким глупо упрощенным, каким сам себя видишь.
Уже несколько дней Толя избегает Лину. И теперь лежит на земле, будто ему совсем не интересно знать, отчего им так весело. Лина не выдержала (о, с какой мужской, злой радостью Толя увидел, что она сама, сама к нему идет!). Подошла, постояла возле сосны. И спросила:
– Живот болит?
Опять! Толя чуть не задохнулся от обиды.
– Пошла, знаешь!..
– Что с тобой, Толя?
– Ничего…
Глупо, по-детски. Но, по крайней мере, она чего-то не понимает – уже легче.
Дождались ночи, потом шли через поле. Город справа где-то, без огней, но чувствуешь, какой он большой. Вошли в темную деревню. Отделенные торопливо командуют:
– Твой двор, твой…
– Корзун, заходи в эту хату.
Толя постучал. Сразу белое пятно показалось за окном. Хозяин уже не спит.
– Открой-ка!
Это не Толин голос и не его слова: так теперь говорит сама ночь. И ночь знает, что хозяин откроет, потому говорит уверенно и даже не строго. Ночь теперь страшна для человека, даже если она говорит голосом Толи. Вошел в хату, огня нет, и не зажигают. Поздоровался. Ответил хозяин.
Вторая фигура – тоже в белом – хозяйка. Воздух спертый, запах пеленок.
– Хозяин, завтра немцы коров будут забирать.
Не завтра, конечно, но ведь будут забирать, это правда.
– Спасибо, хлопчики, что попередили, сказали.
– Отступают, будут хватать…
Толя передохнул. Потом:
– Приказано угнать от шоссе.
– Куда угнать? Ой, что ты… что вы, хлопцы! Как же, дети же?..
– Возьмем, а после войны…
– Хлопчики, мы сами в лесу спрячем…
Толя не знает, что еще говорить. Хозяин понимает то, что понимает и Толя, но человеку надо думать еще и о детях своих.
– Пойдем, откройте хлев.
– Хлопцы, не могу…
– Хочешь немцам отдать? – Это уже снова голос ночи, требовательный, неизвестно что таящий.