— Ну вот, господин полицейский. Держите свой ужин.
— Спасибо.
Макалистер отвернулся, чтобы вернуться на место, и в этот момент Кингсли обратился к нему:
— Можно я присяду за ваш стол, сэр?
Макалистер остановился, повернулся и некоторое время смотрел на Кингсли.
— Нет, мать твойу, не можешь, потому что ты гадкий, мелкий полицейский.
От его слов Кингсли было больнее, чем от оплеухи надзирателя.
— Йа положил вам еду, потому что это ваше право и, в отличайе от вас, инспектор, йа человек, у которого болит совесть о человеческих правах.
— Пожалуйста, я…
— Но разве йа похож на человека, который разделит кусок хлеба с парнем, думайущим, что он слишком хорош, чтобы сражаться рядом с парой миллионов британских рабочих, надевших солдатскую форму?
Остальные заключенные не проронили ни звука. Они не сводили глаз с Кингсли — им достаточно было быть свидетелями его унижения.
— Вы ведь сами носили форму Его Величества, верно, мистер Кингсли? Полицейскуйу синюйу форму. Вы были в ней на суде. Йа видел фотографийу в «Иллюстрейтед Лондон ньюс», надзиратель мне показывал. Полицейского инспектора на скамью подсудимых загнала совесть. И йа подумал: почему вдруг он вспомнил о совести только теперь, после стольких лет полицейского беспредела в отношенийи простых людей? Столько лет шпионили, подавлйали забастовки, боровы верхом на огромных конях шли против голодайущих шахтеров? Где была ваша совесть во время локаутов, когда полицейские в такой же синей форме, как у вас, стойали у ворот фабрик и не пускали членов профсоюза на работу; когда огромныйе полицейскийе отряды защищали штрейкбрехеров, которые пригоняли издалека — чтобы загубить местныйе профсоюзы? Почему все эти годы, мистер Кингсли, когда вы работали в организацийи, которая должна поддерживать правосудие, а вместо этого защищает собственность богатеев, паразитируйущих на труде обычного, лишенного собственности народа, совесть вас не беспокоила? Отчего же тогда у вас совесть не болела? «Логика» убийства солдат вас, оказывается, оскорбляет, а логика убийства рабочих людей, шахтеров, докеров, ткачих, печатников и им подобных кажется вам совершенно нормальным делом.
Макалистер говорил громким, командным голосом, он привык обращаться к толпам у верфей, заводов и шахт. Он умел привлечь внимание, и заключенные, снова принявшиеся за свой ужин, молчали и слушали.
— Я не убил ни одного рабочего, — ответил Кингсли, — если не считать тех, кого повесили в результате моего расследования. А по вине полиции погибло всего несколько человек.
— О, йа думайу, инспектор, вы убедитесь, что их намного больше. И это не считайа тех, кто умер в нищете и нужде, без прав, в которых им отказано. Так что, сэр, я не стану сидеть с вами за одним столом. И не отолью вам в рот, если у вас загорится язык. Хорошего вам дня.