Несколько секунд Кингсли боролся со своей совестью. Ему предлагали защиту, в которой он отчаянно нуждался. И в обмен на что? На имена предателей. Людей, пожертвовавших из жадности своими соотечественниками. Разве его жизнь не ценнее жизней трех таких людей? Предательство — это их работа, они занимаются тем, чтобы предавать своих товарищей. Почему бы ему не предать их?
Он просто не мог этого сделать. Никакую логику на свете нельзя повернуть так, чтобы оправдать подобный поступок, и Кингсли это было известно. Какова бы ни была их моральная ценность, они по-прежнему слуги короны; возможно, добываемая ими информация спасает невинных людей от террористов. У него нет права убивать их.
— Я не могу назвать имен.
— Что ж, инспектор, вы украли у меня полчаса сна ради пустого дела. Когда О'Шонесси сказал, что вы хотите получить нашу защиту, я вообразил, что вы можете хоть что-то нам предложить.
— «Гэльская лига»…
— Я вас умоляю, инспектор. Любому репортеру «Айриш таймс» известна наша стратегия по приему новых членов. И вам она известна. И мы знаем, что она вам известна, и нам плевать на то, что вам это известно, потому что даже англичане не могут арестовать человека за игру в футбол. У вас ничего для нас нет, сэр, и мы ничего не дадим вам взамен.
— Подождите! — воскликнул Кингсли.
Но ирландцы уже ушли.
В тот вечер по другую сторону Ла-Манша, во Франции, недалеко от городка Мервиль, в великолепном старом замке у прекрасной реки Лис на бесчисленных больничных койках лежали пациенты, страдавшие от душевных метаний не меньше, чем Кингсли.
Каждый вечер они ложились спать, но вскоре понимали, что долгой бессонной ночью им не найти покоя. Повсюду в этом большом старом французском доме раздавались крики и вопли больных, страдавших от ночных кошмаров, которые осаждали их во сне и наяву. Одни метались по постели, другие лежали неподвижно, словно мертвые, с широко открытыми, но невидящими глазами. Некоторые спали, но и во сне пригибались и уклонялись от снарядов, которые дождем сыпались им на головы. Одни ругали немцев, другие умоляли их о пощаде, кто-то тихонько вел разговоры со своими товарищами, которых давным-давно разорвало на куски. Были и те, кто не произносил ни слова, ни звука: они лежали, уставившись перед собой, но внутри у них все содрогалось от крика.
Все ночи были одинаковы в этом здании, куда каждый день прибывали новые и новые измотанные боями солдаты в поисках недосягаемого покоя, и после двух ужасных дней Третьей битвы при Ипре огромный старый замок был забит до предела.