Он пошел по Бейкер-стрит. Теперь он знал, куда идет, хотя и не представлял, что будет делать, добравшись до цели. Он обошел Риджентс-парк по западной границе, дошел до Сент-Джонз-Вуда, а оттуда свернул по Фицджонс-авеню.
Он шел домой.
Он не собирался там объявляться, но ему хотелось побыть рядом с женой и сыном, хоть минуту. И желание было непреодолимым.
Почти два часа ушло у него, чтобы добраться от вокзала Виктория до Хэмпстед-Хит, и когда он подошел к высоким домам в конце Фласк-уок, длинный летний вечер уже закончился и наступила ночь.
На улице Кингсли заметил констебля, который подозрительно рассматривал его поднятый воротник и надвинутую на лоб шляпу Он понял, что похож на дезертира, поэтому распрямил плечи, напомнив себе, что первое правило маскировки — это уверенность. Он жизнерадостно пропел: «Добрый вечер, офицер».
Констебль махнул ему рукой. Это была женщина; теперь на эту службу брали либо женщин, либо пожилых мужчин. Шеннон, возможно, заметил бы, что с точки зрения неограниченного доступа к девушкам работать констеблем — не хуже, чем играть в театре. Констебль пошла дальше, очевидно довольная, что не нужно интересоваться личностью этого высокого, бородатого и недружелюбного с виду мужчины. Кингсли знал, что констебли «на специальном задании», как их называли, были предметом насмешек и шуток, персонажами скетчей и даже одной песни. Все знали, что «когда дорогу домой потерял, констеблю не доверяйся», но Кингсли всегда восхищался этими людьми, их энтузиазмом и старательностью, хоть их работу нельзя было назвать эффективной.
Эти мысли ненадолго отвлекли его, и сердце перестало так яростно биться при виде его бывшего дома. И не сосчитать, сколько раз со дня своей свадьбы в 1912 году он проходил вечером по Фласк-уок. Маршрут всегда был одинаковый: сначала до станции метро Хэмпстед, затем налево мимо продавца газет, у которого он покупал свежий выпуск, если не успевал сделать это раньше. Кингсли часто покупал цветы в киоске на главной улице, а иногда шоколад или пирожное во французской кондитерской. А потом домой, домой в объятия своей любимой Агнес, которая всегда была так рада видеть его, ей всегда так не терпелось услышать, к каким хитростям он прибегнул и какую отчаянную храбрость проявил в тот день. И конечно, малыш Джордж! Если удавалось прийти домой до того, как он ляжет в постель, для Кингсли это был праздник, и если ему казалось, что можно успеть домой вовремя, он так спешил! Он ненавидел, когда поезд метро вдруг останавливался на несколько минут, ненавидел длинные очереди на эскалатор — из таких же мужчин, которым не терпелось попасть домой к своим семьям. Когда же он опаздывал, то, обняв Агнес, тут же шел в детскую и целовал спящего Джорджа. Иногда мальчик ворочался и шептал во сне: «Папочка, я тебя люблю». Ради этих моментов Кингсли жил; и от них он отказался.