«Готы». Тяжелые немецкие бомбардировщики с девятью бомбами на борту у каждого, они были куда опаснее, чем предшествовавшие им «цеппелины». Фолкстон обстреливали и раньше, в мае. Двадцать три «гота» направлялись в Лондон и сбились с пути в облаках. Несколько бомб упали у берега моря. Теперь, похоже, Фолкстон ждала новая бомбардировка, на сей раз — запланированная.
Гул нарастал, и вскоре в небе появились девять самолетов. Девять крестиков среди облаков. Все смотрели вверх; бежать было некуда — никто не знал, куда попадут бомбы. Послышался длинный свист, и тут же последовал ужасный удар. Восемь бомб упали на город, и каждый взрыв сопровождала волна криков и стонов.
Один из снарядов упал довольно близко от библиотеки, кирпич и стекло брызнули во все стороны градом осколков. Кингсли помчался вперед посмотреть, не нужна ли там помощь. Повсюду — на тротуаре, на мостовой были люди: одни лежали неподвижно, другие, глядя на внезапно появившиеся раны, кричали от боли и страха.
Картина, представшая взору Кингсли, была столь кошмарна, что он был готов отдать все, кроме жизни собственного сына, лишь бы этого не видеть. Маленькая девочка, которая плакала в библиотеке над комиксом, истекала кровью на руках матери; кровь хлестала из рассеченной артерии у нее на шее. Кто-то с повязкой Красного Креста пытался помочь, но Кингсли знал, что ей уже никто не поможет. Через минуту она встретится со своим отцом, пополнит ряды жертв Великой войны, и в жизни ее матери не останется ничего, кроме пустоты.
В тот вечер Кингсли остро почувствовал свое одиночество.
Прибыв на вокзал Виктория, он снял номер в маленькой гостинице и отправился бродить по городу, чтобы развеять тоску и, возможно, съесть где-нибудь отбивную на ужин. Очнувшись от глубокой задумчивости, он понял, что идет на север, сначала мимо Сент-Джеймского парка, затем вокруг дворца и по восточному краю Гайд-парка. Он не был настолько голоден, чтобы специально искать какой-нибудь ресторанчик, он просто гулял, но в конце концов понял, куда влекут его ноги.
Как странно было снова оказаться в городе, где он прожил всю жизнь, за исключением проведенных в Кембридже трех лет. Находиться в Лондоне и не чувствовать себя его частью было невероятно грустно. Он всегда был его частью, больше, чем кто-либо. Он нес ответственность за безопасность города, знал его изнанку, его тайны; это был его город. Но теперь его дом больше ему не принадлежал, любимая работа потеряна, возможно, навсегда. Те, кто некогда знал его, полагали, что он мертв. Мертв и опозорен. С бородой, в очках, в надвинутой на лоб шляпе и потрепанном костюме, он не боялся, что его узнают; он и сам уже не узнавал себя, настолько необычным казалось ходить по улицам, которые знаешь вдоль и поперек, и никак не быть с ними связанным. Он шел мимо магазинов, гостиниц и пабов, в которых сидели сейчас его знакомые, даже некоторые друзья, ставшие ему теперь чужими. Большое полицейское управление на Сеймур-стрит, рядом с Марбл-Арч, некогда было ему родным домом, ведь он столько раз пил здесь темный эль со своим приятелем-сержантом. Кингсли был уверен, что тот и сейчас сидит здесь, ведь он слишком стар для военной службы. Сержант здесь, а Кингсли нет. Его здесь нет. Его не существует.