(бог его знает, кто это такой) уже делал все это раньше. Можете представить реакцию Кимми: всех журналистов послала на хуй, после чего картины раскупили как горячие пирожки. Вот и славно. Дороти и Мэри-Энн могли оказаться в куда худших руках, знаете ли, чем бы все это ни кончилось.
В прошлые выходные случилось кое-что очень важное для меня — приехала Фрэнки. Не меня повидать, сами понимаете — забрать остатки своих вещей. Джон, судя по всему, припарковал машину за углом: не зашел. Она сказала мне: прости, Джейми, — ну, знаешь: за все (наверное, это все виски и страх виноваты). А потом она сказала: понимаешь, Джейми, — мужчины за мной толпами бегают, с такой-то внешностью: наверное, это потому, что со мной меньше хлопот. Но все равно я урод, Джейми… а тряпки и косметика стоят дорого: понимаешь? Я сказал, что понимаю (а что еще я мог сказать?), пожелал ей всего наилучшего, поцеловал в щеку и чуть в обморок не упал от этого касания и от ее запаха. Должно быть, я весь день витал в облаках, потому что Пол, он жутко на меня злился (но, по-моему, в одном он не прав, знаете, — вряд ли меня стало бы от них тошнить: от этой краски и платьев). Одно из немногих воспоминаний, которые будут преследовать меня вечно, — мы с Фрэнки в кожаных внутренностях темно-синего «алвиса», слились в экстазе.
Что еще вам рассказать? Ах да — я получил письмо от Джуди. Трудно сказать, конечно, что именно она чувствует, — потому что она, естественно, делает хорошую мину при плохой игре. Они с Лиллихламом живут в двух комнатах в Ковент-Гардене — и даже это, пишет она, съело большую часть денег, вырученных от продажи. Она гораздо больше работает в «Самаритянах», пишет она, и проходит курс противоопухолевого лечения; только пусть я об этом никому не говорю. Вообще-то «лечение» она написала в кавычках; не знаю, что она имела в виду, а вникать не хочу. У нее развилась агорафобия, чему она ничуть не удивлена, и, если бы не Тедди, она всерьез задумалась бы о женском монастыре, если, конечно, какой-нибудь монастырь согласится ее принять. И, Джейми, добавила она в скобках, тебе это может показаться смешным, но на самом деле я, знаешь, не шучу. Да, кстати, к разговору о Лиллихламе — он сбрил бороду и отправился на пробы к новому фарсу Рэя Куни,[104] что ли, но упал со сцены (Пол смеялся, когда я читал ему этот кусок). Поначалу народ в оркестровой яме дал ему шанс все исправить — посмеяться над собственной оплошностью, может, — но потом его стошнило, и все было кончено. Бедная Джуди. Она терзается угрызениями совести, потому что во время последнего сеанса в «Самаритянах» узнала в трубке голос Лиллихлама и, не раздумывая, трубку бросила. Тем самым, как написала Джуди, она не только нарушила святое правило «Самаритян», но и теперь никогда не узнает, пытался ли он прискорбно удержать ее от разговоров с другими мужчинами, или же его действительно довела нужда, и он звонил в безысходном отчаянии. О господи. Она пригласила нас с Полом на ужин в выходные. Они оба, пишет она, будут рады нас видеть. Лиллихлам больше не делает вино, вполне естественно, но в качестве компенсации, пишет Джуди, он «дегустирует» за сборную Англии. Я принял приглашение, но в назначенный день никуда не пойду. Не могу объяснить.