Ася неожиданно воспротивилась решению Ефрема идти новой дорогой.
— Нельзя туда! — сказала она.
— Это почему? — удивился Ефрем. — Ты была уже там?
— Нет, не была. Но знаю, что нельзя!
Ефрем долго сверлил Асю своим ястребиным взглядом. Она молчала.
— Ну вот что, — сказал наконец Ефрем, — кто здесь пока что старший? Я?
— Вы, Ефремушка, вы! — залепетала Людмила Петровна, протирая платком раскрасневшиеся от ветра и слез глаза.
— А раз я, значит, никаких мне возражений. Ясно? — Он дернул Асю за косичку. — Ясно тебе, курносая?
— Она не курносая, — заступился за Асю Маратик.
Ефрем рассмеялся. Настроение у него поднялось. Раз есть что делать — значит, есть зачем жить. Такая у него была философия.
* * *
В рюкзаке харч был слабый: по три банки тушенки, в целлофановых мешочках — сахар, сухари и посуда; кружка, ложка, фляга с водой.
— Ишь, котелка пожалели, — сказал Ефрем. Но потом подумал, что дорога, должно быть, не очень дальняя, одну кастрюлю, что в шалаше, все же надо взять.
В боковых кармашках рюкзаков Ефрем обнаружил по коробке витаминов. На этикетках — пухлая детская мордашка. Он переложил все витамины в маленькие рюкзаки.
И вот опять дорога. Пожалуй, самая тяжелая в жизни Ефрема, потому что идешь и не знаешь куда, не знаешь, что дальше случится. Ефрем так рассуждал: пусть обманешься, не то увидишь, что ждал, но должен в пути быть с верой. Это самое главное. Уверенность придает силу ногам.
Ефрем так горько вздохнул, что Утяев, который шел рядом, в испуге остановился.
— Что происходит, командующий?
Ефрем, не отвечая, взял приятеля под руки, и они пошли дальше.
— Как говорится, э-э-э… — протянул Утяев, не находя опять слов.
— Вот тебе и э-э-э, — сказал Ефрем. — Послушай, что скажу. — Он поправил за плечами рюкзак и посмотрел на небо. Над их головами медленно проплывало голубое облако. Оно было до того красиво, так светилось изнутри, будто это и не облако вовсе, а неведомый людям драгоценный камень голубого цвета.
— Батюшки, — вырвалось у Утяева, — а мы и не видим! — Он хотел окликнуть впереди идущих Асю, Маратика и Людмилу Петровну, которые, увлекшись разговором, и не смотрели на небо, но Ефрем остановил его.
— Не трожь, — сказал Ефрем. — Облаками они уже сыты. Пусть говорят.
— А вдруг это, э-э-э… последнее облако? Гляди, впереди ни одного, в самом деле. Пустое небо… Даже, я бы сказал, серое… — Утяев вновь остановился.
— Шагай, шагай! — Ефрем потянул Утяева за руку. — И послушай, что я тебе скажу.
Потом Ефрем долго шел молча, смотря себе под ноги.
— Ну, — торопил его Утяев. — Я слушаю.
— Стало быть, о чем я думаю?.. Веду я вас, а куда?