Придется нам возвращаться пешком. Нет ни S-Bahn, ни метро, ни трамвая: электричество отключили. Топать пятнадцать километров до Баумшуленвега. Папаша взглянул на часы. Возвещает на полном серьезе:
— Feierabend!
«Рабочий день закончен!», — еще бы… Ну мы и пускаемся в путь.
Ронсен посмеивается и аплодирует при каждом взрыве. Рассказывает нам, ярко жестикулируя:
— Пока вы там играли в бойскаутов, я аппарат себе позабавил. Лет сорока, но вполне ебабельная. Ну и мандраж! Та, что вопила, ну помните, вопила она, вопила, остановиться никак не могла. Я ей: заткнись, «Maul zu!», — ору ей, хоть это могу по-немецки, а она — ну полная истеричка. Да черт тебя побери, трясу я ее за плечи, а потом вдруг чувствую, что вовсе недурно, есть за что подержаться по части упругого мяса; уж и не знаю, которая там из них, темно было так, совсем как в жопе, притягиваю ее к себе, убаюкиваю, говорю ей: «Nix schreien! Schon fertig! Alles Gute!», — как с ребеночком, в общем. Похлопываю ее по щеке, глажу лицо. Мало-помалу она успокаивается, но дрожит как лист, тогда я начинаю размещать свои лапы, а у нее груди, сволочь, в ее-то возрасте, во! А у меня — так сходу встает! Беру я ее руку, чтобы прощупала, — куда там, — подпрыгнула как ошпаренная! Во, блядина… Но тут в самый раз, как впопад, опять понеслось… И вот она снова орать, дрожать, прижимается, черт побери, а у меня-то стоит аж так, что и про мандраж забыл. Думаю, черт, блядушка, получишь ты от меня, дай бог душу! Раздвинул я тут ей ляжки, чуть притюкнул, — она до того боялась меня из рук выпустить, что в конце концов поддалась. Ну и работа же чертова, представь себе, снять трусики с бабы, которая прижимается к тебе так, будто тонет! Но все-таки смог, ядрена вошь! Впендюлил ей свой шашлык, и как раз вовремя, а то уж чуть было не выпустил на природу всю свою простоквашу. И скажу тебе, да, черт возьми, когда уж пошло дело, она тогда тоже взялась, да, парень! Ух и трахучая оказалась, скотина! Загарпунила она мне язык, — думал, вот-вот проглотит! А под конец, эх, чего там, клянусь, — вопила уж не со страху! Ух, легче стало!
Тишина. Разные образы проходят перед глазами. Рене-Лентяй говорит:
— Эх, ядрена вошь! Пока мы себе яйца обжаривали на крыше того старпера…
Виктор хотя бы по жестам понял. Гогочет от радости:
— Марсель, фик-фик стару курву! Марсель, иммер фик-фик!
А потом умоляет:
— Эй, Марсель, спой «Pass mal auf»[28]!
Ронсена уговаривать не надо. Пускается во всю глотку:
Конец войне,
Конец кольраби,
А мир — разграблен!
Папаша — пушка,
Мамаша — мина,