А толку? Я все равно не знала, что теперь делать.
Повесив трубку, я обнаружила, что веточкой нарисовала на заснеженной поверхности стола картинку. Три фигурки-палочки, самая высокая — я, Дарси в треугольном платье, а Сэм смахивает на снеговика. Над головами я изобразила солнышко с лучами, как в школьные годы, а под ногами у нас нацарапала палубу лодки. Днище лодки плыло по сугробам.
И без помощи «Современной психологии» можно было с легкостью описать основные заботы моего подсознания. Сижу и, вместо того чтобы составить план, строю ковчег, дура набитая, — паршивую лодку, дрейфующую в арктических льдах без всякого компаса. Выглядело это жалко и глупо, и в кои-то веки, вместо того чтобы крыситься на Джона, я здорово разозлилась на саму себя. Как я могла все это допустить? Да такой дурище стыдно даже прикидываться дочерью моего отца!
Вот только если этот роман Набокова и есть мой ковчег? Может, именно «Малыш Рут» — это мой выход: деньги, даже статус, способ выплыть из этого бреда с родительскими правами, навсегда уплыть из Онкведо.
Еще одна бесконечная поездка в автобусе была мне не под силу, так что, когда Джон забрал свою псину (я спряталась на кухне и сделала вид, что говорю по телефону — дабы не совершить ничего такого, из-за чего снова окажусь в зале суда), я села в свой полудохлый рыдван и покатила в Нью-Йорк. Оставила машину в Ньюарке и доехала на метро до Манхэттена. Вот в чем прелесть моей машины — бросай, где хочешь, никто не позарится. Неказистость делала ее практически незаметной.
После одинокой поездки в машине я обрадовалась вагону метро. Я сидела на жесткой скамейке, поезд шел по городу, вокруг были люди. Кто-то читал, кто-то размышлял, кто-то целовался, а некоторые спали.
Разные тела, лица, наряды — как прекрасно вспомнить, сколь богатым разнообразием отличаемся мы, живущие на земле.
Все вокруг выглядели так, будто едут по делу, — и на сей раз то же можно было сказать и обо мне. Перед предстоящей встречей я принарядилась: начистила скрипучие туфли, попыталась уговорить волосы лежать как надо. Марджин свитер оказался слишком кусачим, зато я слизала с нее принцип: один цвет, разные фактуры — пушистый баклажан, гладкий баклажан, блестящий баклажан — собрано по клочкам из остатков моего гардероба. Какое это производило впечатление, «богема» или «чокнутая профессорша», я так и не поняла. Я привезла распечатку рукописи. Меня радовало, что я тут по делу, по настоящему делу, по важному делу. Я отыскала сокровище, и меня дожидаются люди, способные оценить его лучше других, понимающие его истинное значение.