— Вы не женщина. Вы хуже гарпий и Ехидны. Сам Сатана бы не осмелился обвинить моего сына… моего Андрея в зловредной ереси! Как… да как вы можете?!! Или я грежу кошмаром наяву?..
— Я понимаю ваши чувства, чувства отца, и я не обижаюсь на ваши скверные слова.
— Она не обижается! — чуть не рыдая, молвил Кимон. — Нет, никогда не думал я, что кто-нибудь из Фортунатов способен на такое! На низменный шантаж! О, где же ваше княжеское благородство?
— Мое княжеское благородство заключается в том, что я сначала показываю эти документы вам, а не его святейшеству понтифику, хотя могла бы показать: он приходил недавно.
— Вы не показываете их ему по простой причине: они фальшивы!
— Улики подлинные, гражданин Интелик. Отпечатки пальцев указывают на то, что сын ваш Андрей участвовал в освобождении обоих ересиархов, Марка и Януария. Свидетели готовы подтвердить, что видели Андрея и его друга Романа Битму в ту ночь на Форуме. Есть и другие доказательства. Итак, все говорит за то, что ваш Андрей содеял тяжкое преступление против богов и государства. Закон предусматривает для еретика-плебея смертную казнь через сожжение. Таков закон!
— Я не могу поверить… Вы понимаете, что вы творите?!
София пожала плечами, снова демонстрируя трибуну ужасающее хладнокровие.
— Не верите — не надо. Хотите, чтобы разбирался суд, — пусть разбирается. Я передам улики в Курию.
— Ничего вы не передадите! — возгласил Кимон и, схватив папку с уликами, бросил ее в камин.
Огонь тотчас принял бумагу в свои горячие объятия, а София холодно усмехнулась:
— Вы сущее дитя. Это, конечно, были копии. Оригинал в надежном тайнике. А я на вашем месте последовала бы прозвучавшему совету и признала поражение: имейте мужество, трибун! Я всегда добиваюсь, чего хочу, вам следовало это знать, когда вы с Марцеллином льстили себя наивными надеждами. Итак, выбирайте: или Плебсия проваливает завтра Марцеллина, или завтра же улики против Андрея оказываются в руках святейшего понтифика, и начинается процесс, остановить который не будет властен сам император!
— Мой сын не ангел, не святой, но он не еретик, и вы это прекрасно знаете!
София надменно усмехнулась, показывая этим, что взывать к ее справедливости, равно как и к милосердию, — никчемное занятие. И Кимон понял, что эта женщина, чья красота невольно смущала даже его, неколебимого трибуна, свое слово сдержит, сознательно погубит невиновного Андрея — и тоже выиграет на этом, поскольку ересь сына бросит ужасающую тень и на отца, и на всю фракцию, и на стоящих за фракцией могущественных денежных людей… «Да что там говорить, — подумалось Кимону, — это будет повод для полного разгрома нашего движения… где это видано, чтобы соратники еретика в Народном Доме заседали… народ нас первый растерзает!.. Выходит, я и впрямь обязан выразить ей благодарность, что эти страшные улики вижу я, а не понтифик!».