Тем утром я больше, чем обычно, занимался своей небольшой бородкой, тщательно расчесывая и укладывая ее. В конце концов я сбрил ее совсем, надеясь, что донне Баффо скорее понравится хорошо выбритое лицо европейца, чем бородка азиата, которую я пока так и не смог отрастить.
Сейчас я сомневался в правильности своего решения, так как через два часа после бритья у меня уже пробилась щетина на щеках. И моя обычная самоуверенность из-за того, что в пятнадцать лет я успел покорить несколько довольно опытных женских сердец, сейчас исчезла.
Дочь Баффо взглянула на меня холодными, как льдинки, глазами. Ее губы (которые, как я узнаю позже, были обычно пухленькими) во время нашей беседы были плотно сжаты. Она с некоторым напряжением, но и с интересом рассматривала меня. Однако это был не тот интерес, который проснулся во мне, когда она приблизилась. В нем не было и намека на безрассудство, которое обычно у девушек проявляется жгучим румянцем на щеках и попыткой скрыть это за веером. Нет, здесь был явно другой случай. И если она и вглядывалась в меня, то явно хотела отыскать нечто, что могло ее заинтересовать.
Сейчас, много лет спустя, я могу дать этому название, хотя тогда я стоял, сбитый с толку и пристыженный обуревавшими меня чувствами. То, что она желала увидеть во мне, как и в любом мужчине, которого она встречала, была сила, хотя в данном случае была всего лишь сила, позволившая мне перелезть через стену монастыря.
Дочь Баффо танцевала, когда она двигалась, но не как куртизанка, а как лошадь в загоне перед забегом. Тем полднем, когда ей было только четырнадцать, страсть, которая уже сжигала ее, называлась честолюбием.
— Ну излагайте ваше послание. — Ей стало надоедать мое смущение.
— Я был послан дожем с секретным посланием для вас… — запинаясь, сказал я.
— Вы, должно быть, уже целый час здесь, — ее нетерпение росло, — и еще не сказали ничего, что бы оказалось для меня новостью. Я знаю, что вы человек дожа, вы знаете, что вы человек дожа. Сейчас, наверное, каждый пострел в Венеции знает, что вы человек дожа?
Я не мог ответить, наблюдая, как нежная плоть проглядывала сквозь роскошь ее рукавов. У нее были прекрасные плечи, изящные ключицы и длинная шея, которая посоперничала бы по белизне с ниткой жемчуга. Ее лицо напоминало прекрасное флорентийское алебастровое яйцо с сужениями для носа и подбородка. Его форма повторялась в тяжелых жемчужных серьгах, украшавших ее уши, а ее глаза были похожи на миндаль — того же цвета, большие и привлекательные.
— Пойдем дальше, — продолжала она, — и что его светлость дож республики Венеции сообщает мне? Мне, Софии Баффо, дочери правителя острова Корфу, было недавно велено отцом встретиться с ним неизвестно где. Кажется, он подыскал мне мужа — одного из знатных жителей острова, этим он надеется упрочить свое положение для более эффективного управления и во избежание еще большего кровосмешения на острове.