Лаврецкий ничего не отвечал, а Лиза вдруг покраснела еще пуще прежнего.
— Да, да, вы угадали, — подхватил внезапно Лаврецкий, — в течение этих двух недель я узнал, что значит чистая женская душа, и мое прошедшее еще больше от меня отодвинулось.
Лиза смутилась и тихонько пошла в цветник к Леночке и Шурочке.
— А я доволен тем, что показал вам этот журнал, — говорил Лаврецкий, идя за нею следом, — я уже привык ничего не скрывать от вас и надеюсь, что и вы отплатите мне таким же доверием.
— Вы думаете? — промолвила Лиза и остановилась. — В таком случае я бы должна была… Да нет! Это невозможно.
— Что такое? Говорите, говорите.
— Право, мне кажется, я не должна… А впрочем, — прибавила Лиза и с улыбкой оборотилась к Лаврецкому, — что́ за откровенность вполовину? Знаете ли? я получила сегодня письмо.
— От Паншина?
— Да, от него… Почему вы знаете?
— Он просит вашей руки?
— Да, — произнесла Лиза и прямо и серьезно посмотрела Лаврецкому в глаза.
Лаврецкий, в свою очередь, серьезно посмотрел на Лизу.
— Ну, и что же вы ему отвечали? — проговорил он наконец.
— Я не знаю, что отвечать, — возразила Лиза и опустила сложенные руки.
— Как? Ведь вы его любите?
— Да, он мне нравится; он, кажется, хороший человек.
— Вы то же самое и в тех же самых выражениях сказали мне четвертого дня. Я желаю знать, любите ли вы его тем сильным, страстным чувством, которое мы привыкли называть любовью?
— Как вы понимаете, — нет.
— Вы в него не влюблены?
— Нет. Да разве это нужно?
— Как?
— Маменьке он нравится, — продолжала Лиза, — он добрый; я ничего против него не имею.
— Однако вы колеблетесь?
— Да… и, может быть, — вы, ваши слова тому причиной. Помните, что вы третьего дня говорили? Но это слабость…
— О дитя мое! — воскликнул вдруг Лаврецкий, и голос его задрожал, — не мудрствуйте лукаво, не называйте слабостью крик вашего сердца, которое не хочет отдаться без любви. Не берите на себя такой страшной ответственности перед тем человеком, которого вы не любите и которому хотите принадлежать…
— Я слушаюсь, я ничего не беру на себя, — произнесла было Лиза…
— Слушайтесь вашего сердца; оно одно вам скажет правду, — перебил ее Лаврецкий… — Опыт, рассудок — всё это прах и суета! Не отнимайте у себя лучшего, единственного счастья на земле.
— Вы ли это говорите, Федор Иваныч? Вы сами женились по любви — и были ли вы счастливы?
Лаврецкий всплеснул руками.
— Ах, не говорите обо мне! Вы и понять не можете всего того, что молодой, неискушенный, безобразно воспитанный мальчик может принять за любовь!.. Да и, наконец, к чему клеветать на себя? Я сейчас вам говорил, что я не знал счастья… нет! я был счастлив!