Олеся молчала, опустив растрепанную голову. Она долго ждала продолжения, не дождалась и в испуге сунула Валерию в рот новую гадость в виде таблетки, приказав сосать. Он лежал тихо, вытянув руки вдоль тела и закрыв глаза. По его лицу бродила вечерняя тень давней усталости и скрытой, незаметной прежде болезни.
— Прекрати кормить меня всякой дрянью, — попросил он Олесю. — Самое ценное в жизни — ее кратковременность, так что не стоит продлевать…
— Немедленно замолчи! — шепотом приказала Олеся. — Твое резонерство надоело! И вовсе не к месту! Это просто погода на выживаемость. Сейчас приедет папа…
— Погода всегда на выживаемость. А твой папа большой мудрец, он давно пытался внушить мне, что жену и курево надо бросать сразу, иначе толка не будет. Почему я не послушал его?
Олеся встала и отошла в угол. Брось он Эмму раньше — возможно, что-нибудь и устроилось бы… Конечно, неловко, нескладно, с несчастной Эммой перед глазами, но хоть как-то. А теперь ничего уже бросить нельзя — поздно! Теперь у ее подъезда стоит другой "князь ты мой прекрасный"…
Из-под приоткрытых век Валерий внимательно наблюдал за Олесей. Он отлично понял ход ее мыслей. Она запрещала ему сейчас действовать — он опоздал! Опоздал всюду, хотя всегда приходил к назначенному часу. Этот мальчик на его пути…
"Армяшка проклятый, — с отчаянием подумал директор, с ужасом вдруг обнаружив в себе ярого националиста. — А Олеся попросту шлюха — ну, кем еще может быть дочь Витковского? Ждет не дождется, чтобы мальчишка немного вырос и можно будет начать с ним трахаться, хотя, на мой взгляд, он вполне для этого созрел. Мое существование абсолютно ей не мешает. И вообще никому. Я только сам себе мешаю…"
Приехал шумный и встревоженный Глеб. Одной рукой прижимая к себе Полину, он вошел в комнату и сел возле дивана.
— Вся беда в том, Валерий, что нам значительно сложнее жить, чем женщинам. Они легче и проще находят себе в жизни замены: могут заменить мужа ребенком, семьей — работу, карьеру и наоборот. Мужчины на такие замены не способны.
Олеся фыркнула у отца за спиной.
— Тебе бы толстенные романы писать с этакой мудростью, а не стишками пробавляться.
— Ты лучше не встревай, — повысил голос Глеб. — В твоих рекомендациях никто не нуждается. А прозу я писать не могу по той простой причине, что от долгого сидения на стуле у меня начинает ужасно болеть спина. Понятно, дорогая? Стишок — совсем другое, приятное и очень милое дело. Тебе же, Валерий, я тысячу раз советовал никогда не спрашивать у женщин лишнего, чтобы не услышать лишнего в ответ. Твоих вопросов я боялся всегда, и вот сегодня их результат налицо. Ну, сознайся, ведь спрашивал? Спрашивал?