Потом они стали подниматься выше, дошли до актеров средней руки, которые играли в сериалах и фильмах, которые, скорее всего, останутся известны очень немногим, или, наоборот, мелькали в супербоевиках, фильмах-катастрофах и драмах, задерживаясь в кадре минут на пять.
Это были в большинстве своем обычные люди с обычными человеческими проблемами, но и у них была та же киноболезнь: они страстно мечтали добиться в своем деле успеха, и по разным причинам успех обходил их стороной.
Вперемешку с этими историями, которые, казалось, проникали Дженнифер под кожу, как иглы, путались мысли об Эдварде. Временами она так уставала, что не хватало сил что-то чувствовать к нему, даже хотеть или не хотеть встречи. Порой она начинала нервно вглядываться в мужчин на улице и в ресторане, в каждом из них на мгновение узнавая его.
Но не было дня, когда бы Дженнифер забыла об Эдварде. Он постоянно присутствовал в ее мыслях. Если на рабочем столе в рамке стоит фотография, на нее можно смотреть или не смотреть — но ты все равно будешь знать, что она там есть, потому что помимо твоей воли боковое зрение будет вписывать ее в порядок вещей. А тем более — когда на фотографии лицо, к которому хочется и хочется возвращаться взглядом.
Дженнифер сидела в итальянском ресторанчике в Беверли-Хиллс и задумчиво жевала пиццу. Пицца была вкусная. Сочные помидоры таяли во рту, вкус горячего сыра восхитительно соединялся с хрустящими колечками лука, и мясо благоухало в этой симфонии очень нежно.
Гай сидел напротив и тоже жевал пиццу. Вид у него был довольный. Только что здесь побывал Майкл Марински, он отказался общаться с господами журналистами, хотя они и показали ему удостоверения «Нью уорлд». Зато Гай располагал теперь парой снимков культового режиссера за обедом.
Дженнифер, наоборот, довольной себя не чувствовала. Пицца — пожалуй, самое хорошее, что с ней произошло за сегодня. Это был четвертый день пребывания в Лос-Анджелесе — четвертый день непрерывной гонки, охоты за информацией, фотографиями, впечатлениями. Дженнифер не хватало обычных семи часов сна, чтобы полностью восстановиться. Волосы перестали блестеть и сделались жесткими, как солома, лицо выглядело бледным, а глаза — неестественно большими.
— Знаешь, — сказала она, глядя куда-то поверх плеча Гая, — еще немного в таком темпе, и из меня бесполезно будет выкачивать не то что образы, впечатления и меткие обороты, а элементарные сведения вроде того, когда была Гражданская война и кто подарил Нью-Йорку статую Свободы.
— Сдается мне, кто-то еще и достопримечательности хотел посмотреть «в свободное время», — едко вставил Гай.