Подруга Миранды Джулия, младшая дочь Чекки, тоже умерла. Миранда горько рыдала, но еще больше ее напугала мать Джулии, которая бегала по коридорам и орала как резаная. Высокая, худая женщина, до тех пор молчаливая и спокойная, поседела за одну ночь и все время говорила о своей погибшей дочери. Когда кто-нибудь, даже Чекки, приближался к ней, она пронзительно вскрикивала — и через неделю отдала Богу душу.
Мы были совершенно беспомощны. Чума — не враг, с которым можно сразиться или сбежать от него. Да и куда бежать? Корсоли находился на самом высоком месте в долине.
— Я боюсь, — прошептала Миранда, натягивая на себя одеяло.
Она проснулась среди ночи, сорвала с себя рубашку и стала выискивать у себя на теле опухоли. Страх оказался сильнее скромности. Она заставила меня осмотреть ее подмышки, спину и ягодицы. Ей почудилось, что она заметила пятна между бедрами, и мне пришлось раздвинуть мягкие волосы и показать, что там ничего нет. После этого она свернулась калачиком и зарыдала. Я уверял, что ей нечего бояться, но, если честно, сам был напуган не меньше и, когда она уснула, снял с себя лосины и тщательно обследовал свой пах.
Как только у кого-нибудь из горожан вздувалась шишка, его тут же выкидывали за дверь и оставляли на произвол судьбы. Зачастую эти несчастные погибали с голоду. Дома, которые посетила чума, заколачивали, а жильцов, даже здоровых, не выпускали наружу. Рынки закрыли, праздник в честь святого Джованни отменили. Епископ с группой мальчиков освятил поля, помахав над ними горящим факелом, но пронести по улицам бюст святого, как обычно, побоялся.
Мальчишки считали, что чуму разносят коты и собаки, а потому повыловили их и сожгли. Мужья бросали жен, матери — детей. Плач брошенных младенцев вздымался к ночному небу и парил над дворцом, не давая нам забыть об их страданиях.
На третью неделю умерли двое детей из класса, в котором училась Миранда. Епископ сказал, что во всем виноваты наши грехи и мы должны очиститься посредством поста. Затем он выпустил указ, запрещающий богохульство, игры, содомию и проституцию — короче, то, что Федерико любил больше всего. Герцог ничего не сказал, поскольку тоже трясся от страха. Как-то лунной ночью дети Корсоли прошли по улицам с иконами Богоматери и святого Себастьяна. В этой процессии хотели участвовать все, даже самые маленькие и больные. Некоторые скончались прямо во время марша. Каждый день мы собирались в соборе, взывая: «Misericordia! Misericordia!» [40] и умоляя Господа о прощении.
Женщины хлестали себя по спинам до крови. Но ничего не помогало. Мор не прекращался. Ноздри мои были постоянно забиты смрадом тления, а в ушах вечно раздавались вопли живых.